Длинные тени

Берек глянул на свое убежище и изумленно ахнул. Ничего похожего на то, что он оставил несколько часов тому назад. И вообще это уже больше не убежище. «Крыша», которую он так старательно соорудил из веток и обложил мхом, кем-то раскидана, постель из сухих листьев открыта всем ветрам. Увидев это, Берек опрометью бросился в глубь леса. Нет у него больше прибежища, за которое он цеплялся, как утопающий за соломинку. Раздумывать было некогда. Ноги сами несли его. Не ждать же, пока тот, кто сюда приходил, схватит его за шиворот. Веткой сорвало с него картуз, до крови оцарапало щеку, но Берек мчался, не оглядываясь, ему казалось, что за ним гонятся, настигают и он даже слышит крики: «Держи его!..» Остановился он оттого, что в голове, как молния, пронеслась мысль: «А как же картошка и бутылка с водой?» Даже из пожара он должен был их вынести. А может, вообще он испугался зря? Сколько раз на рассвете приходилось ему слышать перекличку петухов, мычание коров, лай собак. Ведь за полем с подсолнухами сразу начиналось село. Разве не может собака забрести в ближний лес? А уж забраться в такую «пещеру», как у Берека, для нее пустяк.

А может, в гостях у него побывал лесной зверь, скажем, еж или заяц, других зверей он здесь пока не замечал, а то и большая птица? Да нет. Филин свое черное дело творит по ночам. Днем он старается притаиться. Сороки же, что прилетают сюда на прокорм целыми семьями, сами вздрагивают от малейшего шороха. А у ежа или зайца не хватит сил на такие проделки. Что-то тут не так.

Береку не хочется верить, что его убежище обнаружил человек. А что, если вместе с собакой приходил ее хозяин? Придет ли он сюда еще раз? Не вздумает ли напасть на Берека, когда он уснет? Как же быть? Ночь он проведет там, где сейчас остановился. На рассвете, когда каждый звук слышен за версту, тоже с места не сдвинется. Потом будет наблюдать за своей «пещерой» и, если никто больше не придет, тогда только заберет свои припасы и двинется куда глаза глядят.

Так он и сделал. Картофелины оказались там же, где он их зарыл. А бутылку он оставил на виду — и она исчезла. Вот тебе и еж! Значит, здесь был человек! Кто же он? Добрый или злой? Хороший человек не отнял бы у него последние капли воды. Плохой — пожалуй, тоже: ведь этим он только предупредил бы: «Беги отсюда! И чем скорее, тем лучше для тебя». Нет, наверно, здесь был кто-то, кому безразлична участь другого человека. Мало того что выпил чью-то воду, еще и бутылку с собой прихватил. А то, что кто-то может умереть от жажды, его не касается: это ведь кто-то, а не он…

Еще целых два дня слонялся Берек среди деревьев. Оставшуюся картошку он испек, и, как ни старался растянуть подольше, это ему не удалось. Мучила жажда. Капли росы, которые он торопливо, пока солнце не высушило, слизывал с травы, с листьев, горла не достигали. Пересохший, сложенный трубочкой язык, видно, сам впитывал эти капли. Надо было уходить. Но прежде он должен был хоть раз напиться и поесть досыта…

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Подсолнухам еще нечем было поделиться с Береком. Из-под желтых лепестков пока выглядывали одни лишь белые пустотелые мешочки; сока в них не было и в помине. Семечки появятся еще не скоро. Правда, подсолнухи служили ему надежным укрытием. А под навесом густой пыльной тучи, поднятой возвращавшимся с пастбища стадом коров, казалось, его никто не разглядит.

На горке у кладбища одна из телок перехитрила пастуха: отстала, будто хочет почесать рогами бок, и под прикрытием того же облака пыли кинулась вправо, к кладбищенской ограде. Видно, дня ей было мало, чтобы насытиться на пастбище, и она губами, с которых стекала зеленая пена, принялась жадно хватать траву у забора. Телке грозил удар кнута. А Береку, если пастух его заметит? Прошли считанные минуты, пока пастух обнаружил пропажу, и Берек еле успел спрятаться среди могил.

Пастух, крестьянин в летах, лютовал вовсю, удары бича, будто выстрелы, рассекали воздух. Старик сыпал отборной, смачной бранью. Странно, но зла во всем этом Берек не ощущал. Возможно, оттого, что просто обрадовался человеческому голосу. Вот уже семь дней, целую неделю, он ни словечка не слышал и не произнес. Трудно объяснить, как это вышло, но Берек поднял голову и негромко сказал: «Дзень добры, дзядку». А «дзядку» этот, который, судя по его возрасту, мог бы и не расслышать приветствия, преотлично его услышал. Секунду-другую он стоял, изумленно уставившись на Берека, затем вдруг хлестнул своим длинным кнутовищем так резко и звонко, что, казалось, мертвые в гробах проснутся, и, не по годам стремительно повернувшись, снова рассек кнутом воздух и пошел прочь. До слуха Берека донеслись проклятия, на этот раз куда хлеще прежнего.