ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Сняться с поста, добраться до палатки, проверка стволов, патронов с магазинами, собраться и марш-марш в расположение, в ту же самую палатку, только ротную. Дойти до КХО, поставить «весло», повесить подсумки на пирамиде, патроны-то никто не сдаёт всегда в магазинах, раз в неделю чистка. А теперь…

— Ким, дрова заканчиваются.

— Эй, один, сюда подошёл.

— Художник, сходи к Славе в третью роту, звал.

— Э, тела, почему в столовую не идёте?

— Вы чё, духи, подставить нас решили?! Строиться с котелками!

На улице сумерки, обратно пойдём с несколькими лампочками между палаток, дело не в светомаскировке, а в рациональности, на кой ляд солдатам много света?!

— Строем идём!

— Ты ещё песню их заставь спеть, Серик!

— Хули ты меня дрочишь, сейчас споём!

— Э-э-э, спокойно идём, взвод, кто запоёт — качаться будет вечером.

Нас потихоньку становилось больше, хотя на роту мы никак не тянули. Развесёлых сержантов оставалось также четверо, Ким торчал посерёдке, а у нас царили разброд с шатанием, потому мы пёрли стадом, не стаей.

— Килька?

— Хуилька, сынок, радуйся, что она есть.

— И сечка?

— Хуечка, блядь.

— Радуюсь, товарищ старшина.

День Сурка царил повсюду, запашисто отдавая каким-то прогорклым маслом с помидорами и чуть припущенной килькой. Нормально, жрать можно, особенно с караула, особенно когда впереди ещё дрова или что-то там новое.

— О, художник, здорово. Мне тут надо…

Шеврон с конем в блокнот. Патрон с колючкой как эскиз наколки. Цветы красной ручкой какой-то мадам, судя по всему из конченых дур, раз в конце двадцатого века ей требовалось письмо с нарисованными розами.

Бля, каждый день одно и то же.

Знаете же уже, да?

— Манасыпов!

— Я, трщ капитан.

— Завтра утром в штаб, надо стенгазету рисовать.

— Может, боевой листок?!

— Хуйлисток, товарищ военный, сказано газету, значит — газету. Ясно?

— Ясно.

— Пацаны, проверка будет, бегать будем, блядь.

Всё верно, день Сурка наступает и так, с приездом комполка или комдива. Показуха, оры, крики, грязь в траншеях, все на позиции и если не уложились, то скачем снова.

— Пожрали? Пошли назад, дрова надо делать.

Сержантам не хочется в караулы, сержанты гасятся, оставляя пару человек дневальными. Если бы смены были нормальными, в три дневальных и одного обычного сержанта, пацаны накололи-нарубили бы днём, высушили и приготовили к смене с караула. А пока наш призыв только едет и едет, а сержантами с Шахт с Персияновкой даже не пахнет, сержанты только два-семь и один-семь, да и тех почти нет.

Матрац сырой даже через простынь, а та холодная. Бушлат идёт довеском к одеялу, зимнюю белку нам пока не выдали, а уже пора. Ложимся в брюках, порой не снимая и кителей. Не хватает не просто дров, у нас нет ни табуреток, ни стульев, их сожгли первым и хорошо, осталось хотя бы по тумбочке на четыре койко-места.

А глаза закрываются сами, едва добираешься до подушки, а ещё надо бы встать пораньше, подшиву сменить, сапог помыть-почистить и ещё бы поесть нормально утром и…

— Спасибо, дяденька, не мясо, а чистая филея…

«Судьба дворцового гренадера» за авторством Глинки попала в мои нежные пионерские ручонки году в 89-ом, может, 90-ом. Дилогия о крепостном Иванове, ставшем астраханским кирасиром, конногвардейцем, дворцовым гренадером и кавалером орденов, въелась в память ровно строчки о Гайдаре, шагающем впереди. А кусок второй книги, где в казарме ветераны наполеоновских войн рассматривают кровати, как нечто небывалое после нар — помнится до сих пор. Мне думать не думалось о знакомстве с ними, честное слово.

А, да, про мясо с филеей — это главный герой подкармливал живописца.

Как музейный работник и писатель правильно вытянул мысль о монотонности службы, о оскотинивании, о превращении человека в автомат? Да кто знает, но наш день Сурка убедил меня в правоте давно умершего историка Глинки, да уж.

— Подъём, воины!

Отец приехал…

— Художник, к командиру на КПП, к тебе отец приехал!

Небо над Первомайкой серело знакомо и как родное, обещая на дневной остаток караула всякие ништяки: морось, сырой ветер-зимовей, лезущий под бушлат и влажно чмокающие ходы сообщения, явно желающие оставить подошвы сапог на сувениры.

Над селом мотало каркающее вороньё, и мы ждали муэдзина, такого же привычного, как низкие тучи, влажная земля и желудок, сжимающийся до размеров напёрстка. Пост выпал угловой, со мной стоял Федос, ночью выпало поспать и глаза даже не слипались. Вместо старлея Семёна, бухающего мокрым кашлем в палатке караулки, нас проверяли Серик с Плакущим.

Андрей вкатился на Первомайку яростым боевым медвежонком, всё весомее превращающимся в молодого медведя и знай себе, похохатывал, служа службу. Мы радовались, Плакущий с Бережным разменяли первый год и не бронзовели, а спрашивая за косяки с залётами — делали всё по делу, без фанатизма и справедливо.

Заметно холодало, прогноза погоды не имелось, но хотелось верить в остатки осеннего тепла, прячущегося за так себе надвигающейся зимой. Зимы тут не желалось, поговаривали, мол, та лютая, сырая и пробирающая до костей промозглостью.