ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Сушек хотелось жутко. Сушек, баранок, бубликов, рогаликов, саек и всего многообразия хлебобулочных и кондитерских изделий, производимых родным отрадненским хлебозаводом. Пряников, обычных и «Сувенирного», большущего, с начинкой, глазурью и печатной картинкой, от самарского 2-го завода, желалось не меньше. Духанка вступала в очередную терминальную стадию во всём, обиженная деточка внутри здорового детины желала пожалеть, на ручки, вкусняшку и в кроватку. Желательно, чтоб к кроватке прилагалась мягкое, женское, вкусно-пахнущее и уже горяче-мокрое.

Но и от пряников отказываться не хотелось.

— Ща, не с собой, — сказал кинолог и полез куда-то вглубь своей берлоги.

Спаниель, лежащий на своем специальном топчане, подвинулся ближе и, одновременно, само собой жутко грустно, всем видом показывая — как его никто не любит, вздохнул, подвигал бровками и грустно выпятил нижнюю челюсть.

Что оставалось, как не чесать и гладить бедную несчастную животину? То-то же, что ничего.

Спаниеля у нас любили, спаниель рисковал своей легкой собачьей жизнью, каждое утро выкатываясь на броне в сторону заставы Аксай и обследую обочины дороги. Афган давно закончился, первая Чечня прогрохотала недавно, и офицеров, помнивших как горит транспорт и как быстро ржавеет закопчённая броня на открытом воздухе у н. п, бетонки или зелёнки, в полку с дивизией хватало.

Инженерная разведка дорога кому казалось способом немного повыёживаться, сурово сидя на бэтэре, а кому была необходима как воздух. Резоны у каждой группы, утром уходившей в туман, имелись свои.

Парадная часть заставы, смотрящая на Первомайское, казалось относительно ухоженной, тут даже накаты на постах делали аккуратнее. Кинолог жил на тыльной стороне, смотревшей в пустоту. Там, на той клевой стороне, село, Кавказский хребет, блокпост ОМОН и даже чеченские типа погранцы. А тут — пустота, дикость и запустение, как в «Рыжей Соне», где свежая зелень пересекается с серым пеплом.

— Куда, бля, дел?.. — донеслось со стороны кинолога, яростно искавшего херовы сушки.

На КМБ нам как-то разок, за отличную работу по повышению сбора чего-то там, кубанские колхозо-фермеры проставились флягой молока и мешком свежих, с пекарни, шоколадных пряников. Мы натрескались их от души и на обратной дороге только и делали, что тормозили везший нас пазик, бегая в посадки вдоль трассы.

Через полгода нас отправят в столовку экстренно помогать и вытаскивать на свалку большие ящики. В них, в плотном картоне, прятались тульские пряники для офицерского состава, заплесневелые до зелени. Их оказалось много, полк мог бы разом попить чайку и даже осталось бы на утро. Угу.

— Держи!

Кинолог насыпал мне в руку что-то вроде бабушкиных сушеных яблок. Она раскладывала ровно нарезанные дольки на гараже и те вялились в ожидании осени с зимой. Вот и тут в ладони лежали именно они.

— Сушки?

— Ну да, — пожал он плечами, — сухофрукты. Во, это груша.

Груши в сушеном виде оказались очень вкусными.

Сурки

— Стой, кто идёт?!

— Я тебе щас так всеку!

Говорят, мол, сурки жирные, но вкусные. Ещё говорят, а говорил мне Шамиль, а Шамиль, как всякий вайнах с севера киргиз-кайсацких степей есть практически энциклопедия, так вот — говорят, типа, вредно жрать сурчину, бо заразу поймаешь.

Как бы ни было, сурков мы не жрали. Мы сами стали как сурки, вернее, как тот самый Билл, мать его, Мюррей из фильма про день сурка. Точно вам говорю, так и было. Во всяком случае на Первомайке уж точно, в Аксае… да и в Аксае, если подумать, смахивало на то же самое.

Через день на ремень, ничего необычного, привычно стало скоро, недели черед две. Через месяц сходить в караул казалось чем-то незыблемым, настоящим и немножко приятным. Стокгольмский синдром, чего уж, рефлекс, ровно у собаки Павлова, сам не заметишь, как втянешься и не сможешь представлять себя любимого без смен в три часа через три, где три отдыха на деле от силы два, а порой и того меньше.

Самая обычная врытая палатка на сорок рыл. Две печки, закрытый второй вход, кровать для начкара и нары, буквой «п» с пятачком между ними. За палаткой навалены кривые, сучковатые, свилеватые и просто каменно-твёрдые полубрёвна, пни, сучья и прочие останки относительно нормального топлива. Нормальное разбирали на ТГ, на заставы везли что потолще, потяжелее и позаёбистее. Нормально, чё.

— Смена идёт, — зевал Ким, — задрочился я чёто, слышь, Художник?

А кто не задрочился? День за днём, одно и то же, как бы не старался изменить хотя бы что-то. А как изменить, если ты срочник и на дворе год тысяча девятьсот девяносто восьмой от Рождества Христова, вокруг осенний Дагестан, по утрам слушаешь муэдзина, а прямо напротив углового поста всегда на глазах ветер мотыляет чеченский флаг? То-то, что никак, главное не свихнуться и спокойно служить, служить, там, глядишь. Время быстрее пойдёт, сменят, пожрать и чаю, лучше всего чаю горячего, с сахаром, котелка два и…

— Опять заснул, — Ким скалил редкие зубы, — ща я тебе что-то сломаю.

Ничего Ким мне так и не сломал, хотя разговоров-то было. И, да, «слон» был совершенно прав — я снова заснул.