Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь

Поэтизация подвигов того же Матросова, у которого, скорее всего, попросту сдали нервы (задача солдата все-таки, не отступая, как можно дольше оставаться в живых. Слишком легко разгромить людей, кидающихся на амбразуры!), нужна была сталинскому режиму для самооправдания, для воспитания нерассуждающих людей-автоматов, исполняющих приказы, не задумываясь об их существе. Девушка, жестокою зимой поджигавшая, согласно приказу о "выжженной земле", крестьянские избы в Подмосковье и тем обрекавшая на смерть не столько немцев, сколько своих же русских крестьян (названная впоследствии Зоей Космодемьянской), и ставшая легендарной мученицей, должна была своим примером оправдать этот жестокий и бессмысленный приказ, согласно которому взрывались памятники культуры, уничтожалось жилье, да и многие промышленные объекты уничтожались совершенно зря, без всякого загляда в будущее, без мысли о том, что все это — наше национальное достояние, которое нам же и придется восстанавливать после войны.

Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что-де "русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь". Формула эта, опять же, принадлежит большевистской эпохе, когда потерь — ни в Гражданской войне, ни в Отечественной, ни в период коллективизации — действительно не считали. Но и отвлекаясь от событий XX столетия, скажем, что в сравнительно с Западной Европой редко населенной стране "не считать потерь" было попросту нельзя. Самоубийство никогда не является путем к одолению врага. Все наши истинные победы совершались малыми силами против численно превосходящего (иногда в несколько раз!) противника. Мы обязаны были беречь людей, и бессовестное разбазаривание человеческих жизней, кажется, до эпохи Петра I вообще не имело места в России.

Огромное количество легенд и умолчаний об истинной подоплеке тех или иных событий русской истории связано у нас с устремлением "западников" доказать принципиальную неполноценность русских, их неспособность создать свою государственность, их принципиальную отсталость, культурную и техническую, от того же Запада, и т. д. Хотя пристальное исследование реалий нашей истории говорит зачастую о прямо противоположном. Можно ли говорить, скажем, о технической отсталости Руси XVI–XVII веков, ежели русская артиллерия того времени по дальнобойности превосходила западную? Как и крепостное строительство, как и многое другое… Можно ли говорить о нищете Московской Руси, ежели продуктов питания было в изобилии, а цены вдвое ниже западных? А сплошная грамотность того же Новагорода? А церковная живопись? А зодчество? Подобных контраргументов можно выдвинуть бесчисленное количество, вплоть до того, что и административная система Московской Руси намного превосходила созданную Петром I по западному образцу и породившую все прелести позднейшего бюрократизма, не изжитого и поныне. Вообще говоря, мерить свое прошлое по чужому образцу — это значит заранее признать свое несовершенство, согласно восклицанию одной дамочки XIX столетия: "В Париже даже извозчики говорят по-французски!" А все крестьянки во Франции носят корсеты… Но ведь так можно и любую культуру любого народа признать неполноценной, ежели она не соответствует избранному образцу! Скажем, с негритянской точки зрения, о какой же культуре той же Франции можно говорить, ежели там даже богачи не носят золотых колец в носу! Или: можно ли европейцев признать культурными людьми, поскольку они даже не умеют есть рис палочками! (Ежели взять за образец цивилизацию Китая.) Сомневаюсь, например, что резиновая жвачка, распространяемая американцами, есть такое уж бесспорное культурное завоевание человечества…

Впрочем, на все эти вопросы можно ответить и короче, и строже, сославшись на слова Христа (см. Евангелие от Иоанна), сказанные им фарисеям: "Отец Ваш дьявол, он отец лжи и в истине не стоит". Борьба с ложью (всякой! нет лжи во спасение!) есть первый и главный долг ученого, ежели он хочет не отступить от заветов, данных нам Горним Учителем. И… Пусть простят меня читатели за столь пространное отступление, кажущееся мне все-таки необходимым перед лицом той коллизии, что сложилась на Руси в исходе XIV столетия и начале XV, когда активизация "западничества" на Руси приобрела угрожающие формы и едва не закончилась потерею национальной независимости.

В западных польско-литовских хрониках есть известие, что в битве на Ворскле участвовал князь Боброк, победитель Мамая[12], и что именно там нашел он свой конец.

Вопрос этот упирается в другой, более общий: помогал ли Василий Дмитрия Витовту?