Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь

— Думать, жонка ждет по сию пору?

— Парнем был, отроком… Родителя убили литвины. Братовья у меня на Руси… — неохотно отмолвил Васька, подумав о том, что ни ринуть к коню, ни снять путы с жеребца, ни взнуздать, ни даже всесть в седло уже не успеет.

— Я тоже… — начал было атаман и не докончил, замолк.

Васька ждал продолжения, да так и не дождался, атаман похрапывал. Он приподнялся было, узрел настойчивый зрак сторожевого, мысленно махнул рукою и, глубже запахнув халат на груди, тоже заснул. И ночью видел одно: его вели куда-то убивать, вели, зели и никак не могли найти годного места, чтобы зарезать. Спор шел прямо у него над ухом.

Васька проснулся и еще полежал мгновение, дивясь, что не связан и жив. Неуж отпустят? Он осторожно приподнялся, воровато оглядываясь. Костер почти потух, и дозорный раздувал уголья, подкладывая мелкие сухие веточки. Васька посидел, подумал. Осторожно поднялся, цапая глазом: далеко ли кони?

— Да ты посиди, похлебай ухи! — донесся ленивый, чуть насмешливый голос атамана. — Мы тебя ночью-то порешить хотели… Поснидай с нами! Неуж мы для тебя хуже татар?

Васька усмехнул насильно. Холод прошел по спине. Хотелось бежать отселе стремглав. Пересилил себя, уселся у костра, взял ложку.

За трапезой начал было сказывать о сражении — смолк. Здесь это мало кого интересовало.

— Оружия там, поди, братцы, навалено! — мечтательно протянул один из ватажников. — Собрать бы! — И снова смолкли мужики, поглядывая на приблудного русича, что бежал из татар на родину.

— А то оставайся с нами! — предложил атаман.

И у Васьки опять стало сухо во рту: откажись, прирежут! Помотал головою, понурился:

— Меня поймите, други, столько годов! Може, и до смерти не придет узреть боле своих… Тамо уж как-нито… Може, и не признают совсем, тогда и к вам в ватагу попрошусь! А ныне отпустите ради Христа, дайте мне доскакать до дому!

— Ежели есть он у тебя, тот дом! — тяжело примолвил один из ватажников.

— Ежели есть… — эхом отозвался Васька.

Ватажник, до того угрюмо молчавший, качнул головой.

— Отпустим, дружья-товаршци? Все христьянская душа! И хлебом-солью нашими, гляди, не побрезговал!

Легкий необидный гогот прошел по разбойной ватаге.

— Грозился ищо показать, как из лука бьет! — подхватил молодой тать. — А ну, покажь!

Васька, уже сидя в седле, неторопливо достал лук, наложил стрелу, обозрел небо и лес. Над вершинами тянула стайка крякв, поднявшихся с ближайшего болота. Он плавно повел луком, прищурил глаз, натягивая тетиву. Крупный селезень словно споткнулся на лету, перекувыркнулся через голову и рухнул вниз, теряя перья.

— Знатно! — проговорил молодой, подымая птицу, насквозь пробитую стрелой.

Васька сунул стрелу, обтерев от крови, в колчан, крепче уселся в седле.

— Скачи! — подсказал атаман. — Скачи, а то передумаем!

Вторично Васька едва не погиб уже в самом Курске, где рискнул напроситься к какой-то убогой вдовице на ночлег. Женщина пустила. Но тотчас начала жаловаться, что у нее нет корму ни для коней, "ни для тебя, добрый молодец".

Васька, не разговаривая много, достал из калиты серебряный диргем. Обрадованная жонка убежала рысью, но воротилась уже не одна, а с целою толпою, впереди которой, робея и ярясь, подвигался к нему дюжий мужик с подсученными рукавами и большим мясницким ножом за поясом.

— Татарин, татарин! — слышалось в толпе жонок и мужиков.

Ваську на сей раз спасла злость.

— Вы што! Очумели тут навовсе? Али по речи да по обличью свово русича не признать?!

И много еще чего наговорил Васька, пока не почуял вдруг, произнося непотребные слова, что настроение мужиков переломилось. По ругани поверили, что свой. Пошли обычные: что да как? Зазвали в соседний дом, усадили за стол, перевели туда же коней и накормили овсом. Те же люди, которые только что едва не порешили его, сейчас предлагали Ваське наперебой и ночлег, и баню, сетовали, толковали, что, мол, одет не по-нашему, потому и смутились умом…

Выпаренный в бане, отоспавшийся, Васька из утра двинул на базар. Мелкостеганый щегольской халат свой, не без сожаления, обменял на крестьянский зипун сероваленого сукна грубой домашней выделки, а татарский малахай — на круглую русскую шапку. С одежей что-то отпало от души, что-то сдвинулось, и уже чужими и чуждыми показались татарские шайки, что, по словам жителей, разбойничали на дороге под Курском.

Не рискуя далее ехать один, Васька, по совету жителей, пристроился к каравану сурожских торговых гостей, что возвращались из Крыма, и тут-то едва не потерял и свободу, и голову.

Сурожане поглядывали на попутчика с недоверием, посмеивались, расспрашивали въедливо и хитро. Не чаявший беды Васька рассказывал про себя все как на духу, не ведая, что тем самым укрепляет в торговцах их подспудную недобрую мысль. На третью или четвертую ночь — спал в стороне, а тут что-то как толкнуло — тихо подтянулся к костру. И почто тихо? От единой привычки степной да дорожной! Подтянулся, хотел привстать, да и замер. У костра говорили о нем: