Дмитрий Донской (др. изд.)

Он обулся в белые валенки, расписанные пунцовым узором, накинул поверх белья полушубок и вышел во двор. Над баней слабо сочился голубой дымок. По верху бревенчатой крепости ходили иззябшие воины, от башни к башне. Тропинка к бане была бела от утренника. Отрок, племянник боярина Кобяка, еще стоял, переговариваясь с банщиком.

– Я тебя, пострел, мигом слал, а ты прилип.

– Баня, вишь, княже, стоплена. Чего ж спешить-то?

– Ступай к Марьяму, вели меду принесть.

Черноглазый отрок рванулся к теремам, но Олег его задержал:

– Об дяде не слыхал, не вернулся?

– Вчерась не было. Сказывают, урожай хорош: небось не управился.

– Ну, беги.

Олегу нравился этот юноша, в котором смешались острые татарские глаза и тяжелый славянский нос. Проворный, ласковый и смелый, он возрастал в Олеговом терему, задирая других отроков. Олег не раз вставал за него от нападок и наговоров. Старого б Кобяка так не оборонял, а этого было жалко.

В предбаннике, густо застланном золотой соломой, Олег разделся.

Банщик прошел с обширным ковшом до кадки с холодной водой. Ковш, стукнув, пробил тонкий лед. Олег поежился.

– Ишь, осударь, каково. До Покрова далеко, а студено.

И с размаху хлестнул на груду раскаленных камней. Пар взвизгнул и, зашипев, ударился в потолок. Влажный и горький от дыма воздух резнул по глазам.

Сквозь набежавшие слезы Олег переступил на скамью и лег. Банщик похлестал его шелковистым можжевеловым веником и дал отдышаться.

Крепко запахло сладкой смолой можжевели.

Тело жадно и вдосталь вбирало густое тепло, покрываясь маслянистой испариной. Шрамы и язвы нежно зудели, и банщик бережно растирал их и в который уж раз привычно умилялся:

– Несть, осударь, живого местушка. Все без остатка тельце измучил за нас, грешных.

– Ногу потише! – поморщился Олег. – Вестимо, осударь. Берегу.

– А ведь заживает.

– Видно, будто синевы помене стало.

Князь утешал себя: нога не заживала. Будто яд таился в татарском копье, что опешило Олега в той битве.

– Ой, пень! Одурел, что ль? – обозлился Олег: банщик окатил князя нестерпимо холодной водой.

– Помилуй, осударь, оплошал!

Олег встал, и банщик принялся обтирать его мягкой холстиной и подал ковш трезвого меда, заправленного не хмелем, а мятой.

– Хорошо Марьям меды сытит. Дряхл, а разумен.

– Вельми, осударь.

– На, дохлебай.

В предбанник хлынул холод. Вбежал отрок и пригнулся у порога, силясь разглядеть князя сквозь пар.

– Дверь, дверь-то! – крикнул банщик.

– Ты что? – окликнул Олег. – Где ты, княже? Иди скорей! Татары!

– Чего?

– Татары!

Олег рванулся к двери, банщик, кинувшись наперерез, успел накинуть на его голое тело белую овчину нагольного полушубка.

Мокроволосый, потный Олег выскочил на мороз; облако пара окутало его.

Иней протаял, где пробежали его босые ноги. Он вскочил на городскую стену.

И тотчас десяток черных стрел впился в бревна над его головой. Он отклонился и увидел татар.

Мамаево войско подступало, охватывая город. Из-за холмов наезжали новые сотни, но и тех, которые остановились под стенами, было великое множество.

В осенней мгле пылали полосатые халаты, алели штаны, развевались косматые бороды копий, лохматились пушистые шапки; иные, надетые наружу мехом, казались чудищами на коротких кривых ногах. Позвякивали кованые панцири, похрапывали и взвизгивали лошади, но люди молчали, медленно наползая на город, может быть ожидая лишь вскрика, чтоб стремглав рвануться вперед. Татары смотрели на серые стены города, на темные башни, на суровую приземистую мощь Рязани, будто затаившейся. Татарские лучники увидели голое тело из-под овчины, когда Олег вскочил над стеной, но он хромал, и лучники промахнулись, рассчитывая на ровный шаг. На соборе забили набат.

Чьи-то сильные руки схватили Олега и поволокли вниз, через двор, к терему.

– Очкнись, осударь. Нешь тако по холоду ходют? Заледенел весь.

– Пусти.

– Обрядись сперва.

– Пусти!

Но волосы и борода затвердели на морозе, и тело забила дрожь.

Набат гудел. Народ бежал к стенам. Воины наскоро пристегивали мечи к бедрам. Среди княжеского двора раздували костер и волокли котел: варить смолу на головы осаждающих.

Набат поднял воинов, но их было мало: дружина была в разъезде по волостям и на полюдье.

У оружейника, где Кирилл ночлежил, в избе еще стояла тьма, топилась печь и черный дым полз по потолку в душник.

Когда раздался набатный звон, Кирилл поднял голову:

– Ай пожар?

Оружейник рванул дверь.

– Беда!

Обомлев, женщины замерли у печи. Кирилл выскочил во двор, заглянул через тын на улицу. Набат гудел. Улицей бежал народ.

– Чего там?

– Татары!

– Татары! – крикнул Кирилл и, сбивая встречных, вбежал в избу.

Он захватил из-под изголовья меч и кинулся к городским стенам.

Боковой улочкой на неоседланной белой лошади проскакала княгиня Евфросинья. Сын ее, княжич Федор, и несколько отроков, ведя в поводу коней, обремененных ковровыми сумами с добром, мчались вслед за княгиней вниз по переулочкам к Трубежу.

– Худо: князева спасаются!

Но Олег, уже окованный латами и шлемом, отбивал впереди воинов первый натиск врага.