Дмитрий Лихачев

Зимин, проигравший Лихачеву, тем не менее вспоминается с симпатией и любовью. Что-то есть в его истории схожее с популярной русской сказкой о судьбе русского гения, нескладного Левши, который со всеми своими талантами по-настоящему своей державе так и не пригодился.

ЗАСТУПНИК

А книги Лихачева до сих пор на виду. Кроме трудов о древнерусской литературе, которую нам во всей полноте явил Лихачев, у него есть еще и много томов других интереснейших работ, даже вкратце пересказать которые в этой книге, все же не научной, хотя и посвященной ученому, невозможно. Но коснуться хотя бы некоторых надо, поскольку там содержится множество важных и тонких размышлений о литературе и жизни, которые и сейчас поддерживают наш интерес к классике.

В книге «Литература — реальность — литература» весьма впечатляют его размышления о Пушкине, Гоголе, Достоевском.

В анализе «Мертвых душ», например, поражает мысль о близости образа Манилова… с Николаем I. Казалось бы — что общего у слезливого мечтателя Манилова с властным, холодным государем? Однако Лихачев, великолепный знаток истории, подробно разбирающийся во всех тонкостях, убеждает нас. Черты романтической мечтательности, сентиментальности, оказывается, были присущи и жестокому Николаю I. Известна история, как однажды Николай, встретив на мосту бедные дроги с гробом воина-инвалида, вдруг покинул императорскую карету и пешком шел до кладбища. Известны и другие «маниловские причуды» в поведении Николая — он воздвигал романтические строения с сентиментальными названиями, однажды выстроил в парке простую деревенскую избу и «совсем просто» жил там, всем, кто проходил, представлялся «бедным инвалидом» — хотя все, конечно, знали, что это за инвалид.

В книге «Литература — реальность — литература» много пронзительных наблюдений, интересных не только читателям, но и писателям. Анализируя Достоевского, Лихачев пишет о том, что автор всячески избегал банальных ситуаций, предсказуемых мыслей — и всё у него скорее нереально и фантастично, нежели обыденно. А убедить читателя в достоверности происходящего он старается абсолютной точностью, документальностью «декораций» — скрупулезностью описания домов и улиц, называнием конкретно существующих адресов, точным числом шагов, которые прошел Раскольников до места своего преступления, и т. д.

Интересно написано Лихачевым об отношении Достоевского к времени: время у Достоевского на «коротком поводке» — обо всем рассказывается впритык, сразу после событий, что моментально создает ощущение тесноты, напряжения, торопливости — нужно решать и делать все быстро, «долгого времени» в романах Достоевского никому не дано. Перевозбужденный герой как бы торопит, мучает время, а время, не давая никакой перспективы для размышлений, подгоняет и мучает героя. Лихачев точно отмечает сумбурность диалогов, часто они без начала и без конца, смысл их не сразу ясен, они будто не сделаны для чтения, а подслушаны, являются случайными (а значит, достоверными) кусками жизни.

Рассматривая сочинения писателей XIX века, например загадочного и недооцененного Лескова, Лихачев делает такое открытие: «Стыдливость формы придает реальности». То есть — изложенное как бы неумелым, стесняющимся рассказчиком внушает большее ощущение достоверности.

Модному течению той поры, так называемому «чистому литературоведению», Лихачев противопоставляет созданное им «конкретное литературоведение». «Чистое литературоведение» шло от модного лозунга: «Искусство для искусства». Предлагалось рассматривать «чистую ценность» каждой строки, без каких либо «наценок», как то: биография автора (героическая или трагическая), сходство с жизнью (никак не повышает ценности текста), время создания (не нужно рассматривать, поскольку оно не убавляет и не прибавляет ничего к «чистой красоте» текста). Не случайно все эти модные «чистые литературоведы» вместо поэтического слова «поэма», «баллада» или даже просто «отрывок» больше используют сухое слово «текст», без каких-либо «эмоциональных добавок». Так какими же критериями оценивать текст? Предлагается некий набор малоубедительных способов.

Лихачев в ответ предлагает конкретное литературоведение, нечто пограничное между реальностью и литературой. Текст, а лучше сказать — строка, тем лучше, чем больше она «пахнет» временем, жизнью, массой других обстоятельств, диктующих строку, — так считает Лихачев, и с ним трудно не согласиться. Почему, спрашивает Лихачев, так волнуют нас строки:

Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе.
На третье в ночь.

Потому, объясняет Лихачев, что здесь скрыто затаенное, присущее всем нам крестьянское чувство страха перед неурожаем: если долго не выпадает снег, озимые в земле замерзают, и грозит голод.