Дмитрий Лихачев

Затем суровый автор расшатывает другой оплот, на котором держалась жизнь и репутация Лихачева… впрочем — такое уже было. Он винит его в создании культа «Слова о полку Игореве» — которое, на самом деле, как утверждает автор, вовсе не было столь почитаемым в древности. «Светская литература, — утверждает автор, — к которой относится „Слово“, существовала и в других, даже более просвещенных странах (например, знаменитый „Витязь в тигровой шкуре“ Шота Руставели), но она всегда почиталась ниже, чем религиозные летописи. А „Слово о полку Игореве“, ставшее известным лишь в XVIII веке, даже если и существовало в древние века, то вообще не было известно книжникам древности и не играло тогда никакой роли, и было насильно „вдвинуто“ в ту эпоху, навязано Лихачевым как „лучшее из лучших“ „задним числом“».

Главный труд Лихачева назван необъективным, Лихачев обвинялся в насилии над историей древнерусской литературы в угоду своим амбициям, и хуже того — в угоду сиюминутным требованиям государства, «заказному патриотизму». Недобрым оказался этот иеромонах!

Но то же утверждали и Буланин, и некоторые другие скептики. В последние годы жизни Лихачева они подвергали сомнению весь стиль работы «древнерусского сектора» под руководством Лихачева… а ведь это было самое дорогое его детище! Подчеркивалась слишком «личностная» роль Лихачева в истории изучения древних рукописей, слишком целеустремленный, навязчивый комментарий, волевая попытка навязать древним сочинениям такую судьбу, которой на самом деле они в истории не имели. Лихачевский стиль работы, распространенный и на весь сектор, критики насмешливо называют «романтическим» (термин принадлежит Буланину).

Вообще, конфликт лихачевского стиля литературоведения с так называемым «чистым», безличностным литературоведением имеет давние корни. «Чистое» литературоведение, мода на которое в лихачевское время пришла с Запада, отрицало не только любой отпечаток «личностного» в исследовании рукописи, но и вообще любое влияние времени исследования на текст. Доходило до абсурда: образцом объявлялись переведенные греческие тексты (переводить было все-таки можно), в которых зияло огромное количество темных, необъясненных и, разумеется, никак не прокомментированных мест. Зато «чисто» — никакого насилия, ни чьего влияния! Теперь поборники модного «чистого» литературоведения пытались отрицать огромный труд жизни Лихачева, «обнулить» его, обвиняя в «субъективности»… а он не мог уже отбиваться. Естественно, что на всех трудах Лихачева лежит отпечаток его личности, его таланта, его темперамента. Апологеты «чистой науки» не имели всего этого от природы, поэтому всячески отрицали: не дано им — пусть неповадно будет и другим. Для этого надо было им всего лишь «стереть» Лихачева — как яркий, не дающий им покоя образец «личностной», яркой науки. Безликое, серое наползало и, в конце концов, даже «самоопределилось» — назвало себя «постмодернизмом» и сделалось почти обязательным. И Лихачев оказался первым на их пути, самым высоким и самым ярким, и его в первую очередь наступающей серой массе хотелось убрать. И «это» — отрицающее индивидуальность, душу в науке и литературе, воцарилось надолго — и Лихачев это в отчаянии понимал. Ничего себе — конец жизни! Не торжество, а скорее — неблагодарность. Впрочем — новая наука, странным образом отрицающая роль личности в литературе, какую-либо художественность, признающая лишь механический «текст» — на признательность и не была способна: такого термина в ее словаре не было.

Было и нечто худшее. Если научные оппоненты все же считали его эпохой в науке, пусть и субъективной, пусть и романтической — то некоторые развязные журналисты эпохи «раскрепощенности» позволяли себе все, что хотели. Один назвал Лихачева «главным интеллигентом, назначенным властью — вроде главного санитарного врача». Оплевывались многие, ставшие вдруг немодными принципы, проповедуемые Лихачевым — в том числе и его патриотизм, как нечто недостойное настоящего интеллигента… И все это — на седую, усталую голову! Не лепестки роз, а пепел!

Пусть Лихачев не во всем совершенен, и «романтический» стиль его исследований не всегда объективен, но он создал свою эпоху. Он — победил. Кто — вместо него? Он прекрасен, неповторим.

Безусловным доказательством огромной всеобщей любви (что могли злопыхатели сделать с этим?) было празднование девяностолетия Лихачева в Петербурге, в котором старались принять участие все, кто считал себя обязанным Лихачеву: он поднял наш дух из грязи, отмыл его! И признательных Лихачеву — оказалось большинство!

…Ну, разумеется, присоединились и те, кто хотел, чтобы о нем хорошо думали: для этого нужно было оказаться «при Лихачеве» в эти дни.

Вот — напоминание о тех днях:

«Пригласительный билет

В связи с моим 90-летием имею честь пригласить Вас на собрание сотрудников Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук, которое состоится 2 декабря 1996 года в 12 часов в конференц-зале Пушкинского Дома.