«Дней минувших анекдоты...»

Я уже рассказывал, что в нашем доме во флигеле в малюсенькой комнате жил бывший кахетинский князь, а в те времена — конюх, Илико Вачнадзе с женой и двумя детьми: Вано был сверстником Миши, а младшая Софико — одного возраста со мной. Бывший князь был невысок ростом и весьма энергичен. Когда-то он пестовал своих скакунов, а теперь столь же истово привязался к казенным. Но его супруга отнюдь не походила на жену конюха — вела себя крайне высокомерно, общалась с соседями свысока. Поэтому «княгиней» се величали исключительно в ироническом тоне. Их сын, мой приятель Вано, работал в типографии линотипистом и как-то познакомил меня со своим коллегой Жорой Григоряном. Это был сутулый, худощавый молодой человек, небольшого роста, с постоянным румянцем на худых скулах рябоватого лица. Как и Вано, он тоже был линотипистом, и его тонкие пальцы шустро набирали за смену 40 тысяч знаков чистого набора. По его рекомендации начальник линотипного цеха дядя Давид принял меня в качестве ученика. После старинных токарных станков меня поразила умная машина, которая отливала строки и сама разбирала матрицы обратно в магазин. Преимущество новой работы было еще в том, что всем нам ежедневно выдавали по пол-литра молока за вредность.

Очень скоро я уже мог набирать до 20 тысяч знаков за смену, однако поначалу набор получался очень грязный, и на правку уходило много времени. Ежедневная практика по исправлению корректур восполняла школьные пробелы в образовании. Оплата была сдельной, и я постоянно досадовал на то, что время пролетает слишком быстро.

Рядом со мной работал старый наборщик, пьяница и грамотей Митрич Никитин. Когда я обращался к нему с вопросами о том, как правильно написать то или иное слово, он молча отливал строку с этим словом и бросал горячую отливку мне. У него были грамотные руки, которые никогда не допускали ошибок. Хотя Митрич зарабатывал много, зимой он ходил без пальто. Как-то раз наборщицкая братия решила его одеть — скинулись и купили ему пальто. С радости Митрич всех нас пригласил в кабак. Там играл артист Сашка, такой же, какого описывает Куприн в «Гамбринусе». Играл Сашка, что называется, «вынь да положь». Не хотелось расходиться, а деньги кончились. Тогда Митрич встал и стремительно вышел. Вернувшись, он еще заказал выпивку и закуску. Вышли — смотрим Митрич без пальто. Где? «А я его толкнул, — говорит Митрич, — так хорошо сидели!» Так он и остался без пальто. Придет в типографию озябший, погреет руки над расплавленным металлом и пошел набирать.

Удивительные в то время нравы были в наборном цеху. После получки редактор газеты «Заря Востока» нередко ездил по домам, привозил своим наборщикам опохмелку, а затем доставлял их на работу. Иначе бы газета не вышла, и был бы великий скандал. А арестовать пьяницу-линотиписта нельзя, некому будет делать газету.

У линотипистов был еще один способ поддать. Иной раз в типографию приходил частный заказчик, желающий поскорей издать свою книгу. Тогда за это брались все лучшие линотиписты и за ночь набирали 5–6 печатных листов. Заказчик заранее вручал дяде Давиду деньги, и под утро все вместе шли на Солдатский базар кушать хаши под чачу.

Я работал во вторую смену. Закончив работу, шел домой, покупал в «Еркопе» полкило винегрета, зажигал керосинку, грел чай и ел винегрет с хлебом. Света дома не было, так как электролампочки были в дефиците. Время от времени ночью приходилось залезать на уличный столб, чтобы разжиться лампочкой, но они быстро перегорали.

По воскресеньям утром приходил Жора Григорян и говорил: «Ваня, будешь пить — умрешь, не будешь пить — все равно умрешь… так лучше пить!» Потом он начинал заглядывать под кровать, под шкаф, спрашивая, не забросил ли я по пьянке куда-либо рублей 20 и «находил» их. Появлялась причина сходить в кабак…

Так я постепенно стал втягиваться в алкоголизм. Но тут мне занятия борьбой помогли преодолеть этот порок. Молодость… Откуда она берет энергию? Я стал ходить в «Совпроф», где на чердаке были разложены ковры. Здесь я попал в среду отличных парней и стал более или менее регулярно тренироваться.

Наличие патефона с иностранными пластинками танго и фокстротов привлекали в мою комнату компании молодых людей, и мы увлеченно танцевали. Одиноко проживающий 17-летний здоровый парень очень беспокоил трех моих соседок бальзаковского возраста. Одна из них — высокая красавица с орлиным носом и голубыми большими глазами, жена ответственного коммуниста, и вторая — привлекательная своей мягкой, характерной израильской красотой, — младшие приятельницы моей мамы, выбирали время, когда у меня никого не было, и приходили танцевать. Мы очень возбуждались, но ни я, ни они не решались переступить порог дозволенного…