«Дней минувших анекдоты...»

Однако на этом мои огородные злоключения не прекратились. Пшеница была скошена. Как-то ночью я просыпаюсь от сапа и щелканья. Выхожу из шалаша и вижу, что казахи выпустили своих шустрых коров, и они забрались в нашу кукурузу. А щелкали, вернее, цокали, половинки коровьих копыт, ударяясь друг о друга, когда нога отрывалась от земли. Выгнать ночью наслаждающееся молочными початками и листьями кукурузы стадо резво бегающих коров было невозможно. И все же под утро мне удалось загнать коров за жерди, которые ограждали стога сена, и заложил вход. Коровы принялись за сено. Утром прискакал представитель колхоза, стал меня ругать и угрожать расправой. Пришлось идти с ним к председателю и просить, чтобы они не выпускали стадо, пока мы не уберем урожай с огородов и, как всегда, в конце концов, пришлось откупаться водкой.

Так или иначе, мы собрали хороший урожай картошки и кукурузы, насушили дынь, продали часть арбузов. Дальнейшая перспектива нас уже не страшила. Отношения с женой у меня не улучшались, и здесь нас подстерегало страшное несчастье.

В августе Саша прочла в газете, что в Алма-Ате проводятся легкоатлетические соревнования. Она решила, что судьба ее может измениться к лучшему, если ей удастся попасть в сборную команду республики. Недолго думая, она поехала в Алма-Ату, бросив кормить сына грудным молоком. Мишеньке шел четвертый месяц второго года. В Алма-Ате Саше ничего не удалось достичь, а сын за это время заболел токсической диспепсией. Она успела приехать, но спасти ребенка не удалось.

От страшного несчастья — смерти сына, и жаркого лета у меня участились приступы малярии. Приходилось отлеживаться там, где заставал меня приступ. Я был совершенно измотан. И тут это страшное горе.

Рыдающая Саша принесла из больницы завернутое в простыню тельце нашего сына. Сразу возникло множество проблем: гроб, могила, поминки…

Утром меня задержали, когда я срывал доски с забора МТС. Узнав причину «диверсии», директор не стал меня задерживать, однако доски отобрал. Тогда пришлось разобрать топчан, на котором спала Анна Васильевна. Сосед, увидев, как я неумело вожусь с изготовлением гробика, отстранил меня со словами «займись другими делами». Я побежал в ФЗО, мне дали двоих ребят и мы пошли копать могилку. Купили на базаре самогон и кое-какую снедь. Хозяйка, добрая душа, пожертвовала нам курицу.

Похоронная процессия состояла из трех человек. Я на перевязи из полотенца нес сына, мама и бабушка несли по лопате. Есть такой обычай — предать тело земле надо до захода солнца, и поэтому мы спешили. Когда среди безымянных холмиков возник еще один, душу мою охватила пронзительная жалость, но было и чувство удовлетворения, что я все успел сделать. Внезапно навалилась страшная усталость. Причитания Анны Васильевны казались мне ненужными и даже злили меня. Хотелось лечь и отрешиться от всего, как во время приступа малярии. Казалось, с этой смертью порвалось последнее связующее звено с моей неразумной женой…

Я хотел устроиться в дальний колхоз перевозчиком молока на молокозавод, однако в первом же рейсе остался лежать в степи с приступом. И тут меня нашла новая призывная повестка.

Взяв с собой пару мешков картошки и килограммов десять рису, я поехал в Ташкент, откуда меня направили в Алма-Ату в школу подготовки среднего строевого командного состава в качестве слушателя. Мой рапорт о том, что я и есть этот командный состав, готовый к отправке на фронт, не возымел действия.

В Алма-Ате я неожиданно встретил моего сокурсника, будущего профессора и будущего отца знаменитого футболиста Олега Логофета, который, как и я, но по причине греческого происхождения, чуть не был исключен с факультета, хотя закончил его также с отличием. В то время в Алма-Ате было полно киношников. Олег был влюблен в Лидию Смирнову. Он познакомил меня с артистками, которые снимались в фильмах, и мы, в общем-то, не скучали.

В училище, благодаря своим отработанным навыкам штыкового боя и отличной строевой подготовке, чем я выгодно отличался от интендантов и запасников, составлявших основной контингент школы, мне удалось внушить начальству, что я прислан туда по ошибке и меня вновь отправили в Ташкент в резерв командного состава.

Проторчав в резерве довольно долго в качестве заседателя в трибунале, я совместно с председателем и еще одним заседателем вынес не один десяток стандартных приговоров дезертирам, отравлявшим себя мылом, табаком и еще черт знает чем: «приговорить к высшей мере наказания — расстрелу с заменой отправки на фронт в штрафной батальон».

Я написал рапорт командующему округа, где подробно изложил свои мытарства: «Отец — армянин, мать — немка, строевой командир, специалист по физической подготовке». В заключение я просил «либо использовать по специальности, либо отправить на фронт». Резолюция на моем рапорте была весьма оригинальной: «Если он русский — использовать по специальности, если немец — демобилизовать».

Меня вызвали в отдел кадров. Разговор был короткий:

— Вы русский?

— Нет, я армянин.

— Вы немец?

— Нет же! Я — армянин! У меня мать немка.