Днем с огнем

Более ценной оказалась краткая справка по самим прудам. Их выкопали из-за болотистой местности, для водоотведения. А еще земля для насыпей нужна была. Источники воды неизвестны, считается, что пруды наполняются осадками. Правда, это не объясняет почти не колеблющийся, не считая весеннего периода, уровень воды в обоих водоемах. Согласно иным источникам, не тем, что числятся в штате кладбищенских сотрудников, пруды питают два "особых" ключа. Очень может быть, один из них — редкая неугодица. Отсюда и "благосостояние" водной нечисти: с местным водником расплачиваются за редкую водицу откупами да отсулами. Столько-то вещиц или столько-то человеков за бидончик водицы. Товарный обмен.

— Это нормально? — изумился я. — Вы в курсе этих обменов и ничего не имеете против?

— Если человек дал свое согласие, нам ничего не остается, — насупился Сергей, которому подобная практика явно претила. — Слово сказано — все, нам не вмешаться. Это не только к водяным относится, это общее правило.

Я высказал, что думаю, про эти их правила, далеко не литературно, зато по существу. Мой сопровождающий покивал, не найдя возражений.

Мы постояли с минуту молча, глядя перед собой. В никуда.

— Пойдем, попробуем договориться? — с ноткой сомнения произнес Сергей.

Я подернул плечами, переступая границу, отделяющую живой город от города усопших.

Я не был намерен пытаться. И договариваться, если уж по правде, желания не имел. Я собирался выяснить, с этих ли прудов ко мне заявилась девчонка. Если здешняя малявка, то спросить: чего ей не сиделось под ряской. То бишь, узнать причину ее ко мне визита. Далее — по обстоятельствам. Гостинцы еще оставить собирался, независимо от результатов переговоров. Для того и покупались.

А ступив на землю тех, чьи факелы жизни прогорели до срока, выставил перед собой руку. Ладонью к лицу. И позвал огонь, что меньше других хотел быть — моим.

Что можно увидеть на кладбище? Не нашедшие покоя души, озлобленные и не очень — так мне думалось. Сонмы призраков тех, кто умер от голода, от болезней, от взрывов, от прочих ужасов войны. Тех, кто не сдался и пал. Пал, но не сдался.

Как духи великих, чьи памятники не пострадали от бомбежек. Великие полководцы: Суворов, Барклай Де Толли, Кутузов; изваяние самого Петра — хранили свой город в страшное время.

Полководцам нужны армии, так думалось мне по дороге к кладбищу. Где бы им быть, если не здесь?

Скажите тому, кто пережил блокаду, что памятники эти сохранились случайно, несмотря на обстрелы. Заодно скажите жителям Нагасаки, что раскопанный ими в развалинах "Ангел" тоже случайно уцелел.

Знаете… Любой маршрут по Петербургу включает в себя Эрмитаж, Дворцовую площадь, Гостинку, набережные, дворцы и каналы… У театралов свои маршруты, у любителей мистики свои, от дома на Гороховой до Ротонды и Башни грифонов. А мне думается, что любому приезжающему стоит выделить денек на посещение непримечательной станции Пискаревка. И двадцати шести гектаров памяти, что там расположены.

Взывая к огню мертвому, проявляя его на ладони, я ждал увидеть призраков. Воинов, женщин, детей. Но перед взором появилось совсем иное.

Я силился подобрать определение увиденному. Дымка? Туман? Марево? Хмарь?.. Пусть — хмарь, раз точного слова не отыскать.

Хмарь струилась, стелилась, клубилась. Хмарь собиралась в циклопические фигуры, а через миг распадалась ошметками. Миг — и многорукое туловище тянется, чтобы… Схватить? Растерзать? Осыпать ударами? Дотронуться кончиками пальцев до крохи живого тепла?

В абсолютном молчании раззеваются беззубые рты. В просветах глазниц и ртов — безоблачное небо. В небесной лазури нет теплоты, лишь неохватное безразличие.

Скрюченные тощие пальцы с птичьими когтями рвут воздух, скребут по безмолвию. И разлетаются рванью. Хмарь хлещет клоками, ярится. Вихрится воронками хмарных смерчей. Растекается жидким сумраком с проблесками серебра…

— Андрей? — обжигающе горячая рука на плече. — Идем?

Сбивается концентрация, гаснет огонь.

Передо мной: зелень прямоугольных холмиков и дрожащие алые капли бутонов.

— Идем, — буднично ответил я, разворачиваясь в направлении большего из двух прудов.

Он не так уж далеко от входа, в отличие от малого пруда.

Степенно кивнул ворон, сидящий на крыше левого павильона. Ворон сидел к нам боком, к нужному нам пруду клювом. Радужка вороньего глаза была — серебряная.

Сергей остановился метрах в трех от воды. Я не замедлил шага, подойдя к искусственному берегу. Разложил по каменной кромке гостинцы. Отступил на шаг.

— Здесь есть рыба, — обернувшись к милиционеру, сообщил я ценную информацию.

— Отлов запрещен, — меланхолично отозвался парень.

— И уточки плавают, — продолжил я выдавать важные факты из жизни пруда, глядя уже в сторону сплетения ветвей на островке в центре озера. — Будет очень жаль кипятить тут все. Рыб жаль. И птичек тоже жалко.

Деревья на острове — вроде как ивы, но не уверен, из меня тот еще специалист по флоре. Стволы широкие, приземистые, выстреливают в стороны длинные плети-ветви.