Дневная красавица

Ее привел в чувство взгляд Пьера. Эти светлые глаза, которые она видела смеющимися или серьезными, задумчивыми или влюбленными, были живыми. Чего же тогда она боится? Он просто слишком слаб, чтобы шевелиться, чтобы разговаривать. Не надо быть дурой, не надо удивляться и из-за своей трусости мучить его криками и жалобами.

– Милый, любимый, ты поправишься, – сказала она.

– Твои друзья тебе ведь объяснили это, и твой патрон тоже. Ты увидишь, как быстро пойдет дело на лад.

Она остановилась и не удержалась, спросила его с тревогой в голосе:

– Ты меня слышишь, Пьер? Подай знак, чтобы я знала… маленький знак.

От нечеловеческого усилия глаза больного потемнели, но на поверхности лица ничто не дрогнуло. И Северина начала догадываться, что означали недомолвки главного врача и его учеников.

Если бы не проблеск сознания во взгляде Пьера, интенсивность которого все время менялась, она могла бы еще заблуждаться. Но тут все было предельно ясно: Пьер хотел говорить, хотел двигаться, но на всем его теле лежала печать какой-то застылости.

Северина долго оставалась склоненной над этими глазами, единственным средством общения глубокого и нежного ума. Она говорила, спрашивала и старалась прочитать ответ в их переменчивом внутреннем свете. Потом, чтобы не разрыдаться, вышла.

В коридоре вышедший вместе с ней практикант сказал:

– Не нужно отчаиваться, мадам. Только время покажет, насколько это необратимо.

– Но скажите же мне, что он не останется таким, как сейчас. Это невозможно. Это хуже…

Северина вдруг вспомнила фразу Юссона "В воздухе витало нечто худшее" и замолчала.

– Во время войны, – неуверенно сказал молодой врач, – были случаи, когда паралич полностью излечивался.

– Паралич, паралич, – глухо повторила Северина. Пока она не знала, как называется неподвижность Пьера, та казалась ей менее зловещей. Она как бы принадлежала ему одному. Она как бы еще была в его власти. Тогда как с этим диагнозом он входил в некую безымянную категорию, подвластную серым законам, которым подчиняются все люди.

– Теперь, когда вы все знаете, позвольте дать вам один совет, – добавил практикант. – Не разговаривайте с ним, пожалуйста, слишком много. Сделайте так, чтобы он как можно меньше осознавал…

– Он!

– Конечно, с Серизи это трудно, и тем не менее нужно постараться немного его усыпить. Поверьте нашему опыту. Самый живой мозг, когда приходит болезнь…

– Я не хочу, – почти грубо прервала его Северина. – Нет, он не неполноценный. У него все цело. Если вы не верите, оставьте его мне. Я все сумею.

При виде столь мощной решимости, столь мужественной любви молодому врачу захотелось пожать Северине руку как товарищу, более отважному, чем он сам.

Теперь Северина не покидала палаты Пьера. Днем и ночью она принадлежала этим глазам, которые сверкали, как затерянные сигнальные огни. Ее собственная жизнь казалась ей несущественной. Что может сравниться с жестокой драмой, разыгрывавшейся в замкнутом пространстве, в точных и неподвижных границах тела, неспособного передать движения живущего в нем духа? Но зато какую невероятную победу, как ей показалось, она одержала, когда однажды утром вроде бы увидела дрожание губ Пьера. То была едва различимая вибрация, но Северина была уверена, что не ошиблась. В течение дня вибрация повторилась, стала более уверенной. Профессор Анри погладил лоб раненого более энергичным жестом, чем накануне.

На следующий день Пьер смог изобразить губами несколько слогов, его пальцы начали делать слабые вмятины в одеяле. Нечто похожее на бескрайнюю песнь наполнило всю душу Северины. Она уже не сомневалась в грядущем полном выздоровлении Пьера, и сдержанность врачей ее раздражала. Неделю спустя она вырвала у них разрешение перевезти его домой. Рана затягивалась. Что же касается остального, то тут она полагалась только на себя. К тому же если весь низ тела по-прежнему оставался таким же инертным, как сразу после ранения, то торс и руки уже двигались, разумеется, беспорядочно, но все же это были движения. Кроме того, Пьер начал довольно непринужденно выражать свои мысли, а две предпринятые попытки читать показали, что он может и это.

Северина никогда бы не подумала, что такая простая вещь, как возвращение в свою квартиру полуживого человека, способна доставить ей столько светлой радости. Она не хотела замечать, что губы Пьера, прежде чем выговорить какое-нибудь слово, предпринимают тысячу усилий, что для того, чтобы двинуть рукой, он начинает делать движение не в ту сторону. Все должно было прийти в норму, потому что он находился в своей комнате, потому что он улыбнулся, увидев свои книги, улыбнулся тем более трогательно, что у него получилась полуулыбка. Теперь необходимо было только терпение. Северина знала, что оно у нее есть – бесконечное, нежное, готовое победить все.

Она совершенно забыла, что внутри той женщины, которая ухаживает за Пьером, нашла себе пристанище другая – проститутка и убийца. Ей пришлось вспомнить об этом на следующий же день.