Дневник

Они едят грушу вилкой, да и во всех случаях жизни ведут себя так, словно перед ними груша и вилка.

24 ноября. То, что в театре называют новой ситуацией, — это просто невозможная ситуация.

26 ноября. «Рыжик». Читаю его Антуану. Перед сценой в амбаре слышу: «Но это же чудесно». С этой минуты читаю более уверенно, то есть не так хорошо. Впрочем, на этот раз я ничуть не взволнован. После сцены на сеновале я чувствую, что пыл мой гаснет, и моя аудитория чуть от меня ускользает. Антуан закуривает сигарету, я слышу звонки, шаги в коридоре. Начинаю комкать. Когда мосье Лепик расчувствовался, пошло лучше. Конец.

— Это чудесно, — повторяет Антуан. — В одном месте совсем небольшая длиннотка. (Он не может точно сказать, в каком именно. Конечно, там, где я почувствовал, что комкаю.) Но это так, к слову сказать. Редко приходилось слушать что-либо равное этому. Я просто не верил, что вы сможете сделать такое из «Рыжика», вам обеспечена сотня представлений.

— Вы не блефуете?

— Я на это не способен.

— И вы согласны играть Лепика?

— Еще бы.

Тут я замечаю, что уже надел шляпу. Медленно снимаю ее. Антуану это явно по душе.

* Как быстро утомляет радость! Ни за какие блага мира я не согласился бы быть слишком счастливым. Радость ложится на сердце, как кусок обжигающего льда.

1 декабря. Не следует говорить всей правды, но следует говорить только правду.

2 декабря. Театр. Избегать вульгарных эффектов и не давать комическим персонажам смешные имена.

10 декабря. В моем памятнике выдолбите маленькую дырочку на макушке, чтобы птицы прилетали туда пить.

22 декабря. Если бы я писал не то, что умею писать, посмотрели бы вы, какая получилась бы гадость!

26 декабря. Ирония не иссушает: она сжигает лишь сорную траву.

28 декабря. Писать «Дневник» и заносить туда лишь заметки прошлого года. Никто бы их не узнал. И мысли, потеряв свою новизну, показались бы всем страшно глубокими.

29 декабря. «Рыжик». Читаю у Гитри. После сцены со служанкой он говорит: «Превосходно». После сцены самоубийства: «А это хорошо». Дочитываю пьесу, немного комкаю. Когда кончаю читать, вижу у него на глазах слезы.

— Превосходно, — говорит он.

— Теперь, — говорю я, — приступим к критике.

— Подождите! Во-первых, необходимо отдать пьесу в «Комеди Франсез». Я, только я один смогу вам сыграть мосье Лепика. Его доброту… (Я думаю про себя: «Мосье Лепик не добрый человек; это человек, у которого бывали минуты щемящей растроганности».)

Гитри настаивает. Я отвечаю, что не могу.

— Критики! — требую я.

— У публики перехватит дыхание; не следует слишком волновать ее. После ухода мадам Лепик я свел бы все остальное к пяти страничкам. Тут зритель желает лишь одного: чтобы отец и сын упали друг другу в объятия. Ничего не надо, кроме комического и трогательного. Убрать жестокости и общие фразы: Рыжик о семье — слишком жестоко, так напыщенно он говорить не может, мосье Лепик об уступчивости мужей, и т. д. — это вычеркнуть. Вообразите, что вы обрабатываете кожу, а все прочие чесучу. Не надо, чтобы Рыжик был мучеником. У Антуана ни за что не получится огромная и жалостливая доброта мосье Лепика. Надо, чтобы в каждой фразе мосье Лепика чувствовалось: «бедный мальчик», чувствовалось бы, что он ласково гладит волосы Рыжика, по-отечески дергает его за ухо. Придумайте что-нибудь в сцене Рыжика и служанки. Пусть у зрителя не создается впечатления, что Рыжик — месть Жюля Ренара.

1900

1 января. Ростан написал обо мне письмо министру Лейгу. Мадам Ростан пересказывала отдельные фразы Маринетте, а та передала их мне. На глазах у меня выступают слезы, сердце радостно бьется. Я буду награжден орденом.

Должно быть, министр счел Ростана просто сумасшедшим.

Как он несчастен, наш бедняга Ростан! Считает, что его «Орленок» скучная вещь. Еле держится на ногах. Засыпает не раньше шести часов утра; каждый день доктор делает ему уколы, не знаю какие.

2 января. Они говорят «смело» там, где следовало бы просто сказать «похабно».

4 января. Две сестры, которые уже потеряли надежду на то, что замужество сможет их разлучить. Двадцать восемь и двадцать шесть лет. Одинаковые шляпки, одинаковые галстучки на шее. Одновременно рассказывают одни и те же истории. Каждая вносит свои подробности. Одна начинает фразу, другая ее заканчивает. Это очаровательно и грустно. Поскольку обе бедны, они не стыдятся, что остались незамужем. Обе дают уроки: старшая — музыки, младшая — живописи.

Будь я богат, я женился бы на обеих сразу.

Они свеженькие, как вишенки, которые забыли сорвать, которые буреют, сохнут.

Говорят, у одной из них было что-то с неким лейтенантом.

— Так чего же он ждет?

— Ждет, когда его произведут в капитаны.

Но чувствуется, что не в этом дело, что это уже старая, давно конченная история.