По улицам еще бродят дистрофики – те, что не поправились за лето, те, что не выздоровели в июле, что умрут – обязательно! – еще в этом году. Смотришь на таких людей, бывших человеков, темнолицых, обезьяноподобных, еле передвигающих ноги, опирающихся на палку, чудом выживших и, пройдя через это бесполезное чудо, все-таки идущих к смерти. Смотришь и думаешь, думаешь… Год осады Ленинграда. Очень блестяще и очень героично. А сколько смертей гражданского населения стоил этот год? Кто и кому позволил подписать приговор казни голодом миллионам запертых людей, лишенных возможности бегства и апелляции? Город стоит. Город выжил – прекрасный трагический люциферианский город, еще раз поглотивший и уничтоживший сотни и сотни тысяч жизней. Петр возводил город на костях. Теперь прибавились новые кости – и в несоизмеримо большем количестве! Но Петр город построил. Человеческие смерти были созидательными: скелеты подняли над болотами к жемчужному небу совершенство бредовой красоты и математического расчета. А что поднимают к жемчужному небу наши скелеты – эти вот миллионы осадных смертей? Может быть, это жертва Утренней Звезде: частокол из людских костей, делающий город невидимкой, призраком, печальным сном? И кто – Петр?[660]
На улицах пустынно. На рынках толпы: покупают, продают, остервенело ненавидя друг друга. Продают открытки, кастрюли, фитили, банки, шубы, кусочки сахара, папиросы, карточные выдачи, искусственные цветы, датский фарфор. Валютным эталоном является хлеб: 350 р. кило. Колебания цен на вещи неуловимы и произвольны:
Мужские шелковые носки, новые – 250 гр. = 105 р.
Дамские штопаные и ношеные чулки самого низкого качества – 400 гр. = 140 р.
Мужское драповое пальто – от 70 р. до 400 р.
Живой котенок – 4 кило хлеба!
Дамское зимнее пальто – от 80 р. и выше.
Продукты же у спекулянтов идут по таким ценам:
Рис – 700 р.
Гречневая – 650
Пшено – 550–600
Масло –1700
Сахар – 1700
Песок – 1300
Варенье – 950 р. кг
Шоколад – 2200
Какао – 2200
Изюм – 650
Консервы мясные за 1 кор. 338 гр. – 325
Горох – 500 р. кг
Сгущенное молоко – 450
Масло подсолн[ечное] – 950 р. литр
Мука белая – 650
Спички – 30–40 р. коробок
Конфеты – 900–1200
Но спекулянтов мало, продукты через них достаются с трудом, продуктов нет и у них. Я, например, жду пшена уже две недели. Столько же ждут Тотвены заказанный рис.
Ленинградцам были пышно обещаны овощи. В государственных магазинах, однако, овощей нет. На рынке же огородники всех мастей – честные советские люди, героические ленинградцы! – дерут сто шкур с таких же честных советских людей, героических ленинградцев. В государственных магазинах – в начале лета – изредка продавали лебеду по 1.50 р. за кг. На рынке она стоила 5–6 р. кило.
В городе денег нет. Покупательная способность упала на нижайший уровень. В учреждениях регулярно задерживают зарплату. Говорят, что это очень мудро и что так надо. Возможно. В финансовой политике государств и частных лиц я ничего не понимаю и никогда не понимала.
Смертей мало: район в день регистрирует 5–6 случаев. Зато прекратилась регистрация рождений. В Красногвардейском районе за сентябрь не было зарегистрировано ни одного. В августе было несколько. Думаю, что немного будет в будущем людей, год и место рождения которых в паспортах и анкетах будут писать так: 1942 – декабрь – Ленинград. Да и будут ли такие немногие, неизвестно! Кривая рождений должна в ближайшие месяцы упасть до 0.
Браки зато участились – веселые, глупые и молодые.
В общем, Ленинград, вопреки петербургскому обычаю и стилю, в половом отношении стал вдруг необычайно нравственным. На физическую работу любви люди не способны. Такая затрата калорийной энергии со счетов скинута: ее просто нет. Это, говоря вообще, конечно, как основное правило, подтверждаемое исключениями: любовная игра процветает в «сытых» учреждениях (госпитали, военные этаблисманы[661]
, магазины, столовые и всякого рода «высокие ведомства») и среди сытых людей.(Умиравшая от голода и дистрофии Татьяна Гнедич устроилась блестяще в каком-то Энском штабе[662]
, носит форму, получает прекрасный сухой паек, получает прекрасное питание три раза в день, отъелась, разгладилась и уже (на второй месяц!) завивается, пудрится, по-старому любуется ежеминутно в зеркале своим лицом (ужасно, когда это делает некрасивая и неинтересная женщина), и уже (на второй месяц сытой жизни!) находится в стадии физической влюбленности и разглагольствует об эмоциях предстоящей физической близости с недавно мобилизованным мальчишкой. Ослепленная собственной переоценкой своей женственности, она не понимает, что этот ее уклончик – эмоциональный – сильно снижает ее незаурядный и интересный человеческий облик.)