Дневник

Твоя дочь, Табита, спускается вниз. Ей двенадцать, и она несет только маленький чемоданчик и обувную коробку, стянутую резинками. Никакой зимней одежды, никаких теплых ботинок. Она собрала только полдюжины сарафанов, несколько пар джинсов, купальник. Босоножки и кроссовки, которые сейчас на ней.

Твоя жена, она хватает старинную модель корабля, паруса закостеневшие и пожелтевшие, снасти тонкие, как паутинка. Она говорит:

— Табби, ты же знаешь, что мы не вернемся.

Табита стоит в прихожей и пожимает плечами. Она говорит:

— Ба сказала, вернемся.

Ба — так она называет Грейс Уилмот. Свою бабушку, твою мать.

Твоя жена, твоя дочь, твоя мать. Три женщины в твоей жизни.

Заталкивая в наволочку подставку для тостов из чистого серебра, твоя жена кричит:

— Грейс!

Слышен лишь рев пылесоса где-то в глубине дома. В малой гостиной. Может быть, на веранде.

Твоя жена тащит наволочку в столовую. Хватая хрустальное блюдо для костей, твоя жена кричит:

— Грейс, нам надо поговорить! Сейчас же!

Там, на двери, имя «Питер» поднимается на высоту, которую помнит твоя жена: чуть выше места, куда она дотягивается губами, стоя на цыпочках в черных туфлях на шпильках. Там написано: «Питер, восемнадцать лет».

Другие имена, Уэстон, Дороти и Элис, поблекли на двери. Испачканы отпечатками пальцев, но не закрашены. Бессмертные. Реликвии. Наследие, которое она бросает.

Пытаясь провернуть ключ в замке на дверце буфета, твоя жена запрокидывает голову и кричит:

— Грейс!

Табби говорит:

— Что не так?

— Да этот ключ, чтоб его, — говорит Мисти. — Не открывает.

И Табби говорит:

— Дай я посмотрю.

Она говорит:

— Мам, расслабься. Это ключ для завода напольных часов.

Где-то в доме смолкает рев пылесоса.

Снаружи по улице едет машина, едет тихо и медленно, водитель подался вперед, чуть не лежит на руле. Его темные очки сдвинуты на лоб, он тянет шею, вертит головой, ищет место, где припарковаться. На боку его автомобиля написано по трафарету: «Силбер Интернешнл — Выходи за пределы себя».

Ветер приносит с пляжа бумажные салфетки, пластиковые стаканчики и слово «бля», положенное на танцевальную музыку.

Рядом с парадной дверью встает Грейс Уилмот, пахнущая лимонным маслом и мастикой для пола. Седые приглаженные волосы на макушке чуть-чуть недотягивают до отметки, каким был ее рост в пятнадцать лет. Вот доказательство, что она усыхает. Можно взять карандаш и отметить ее новый рост. Обозначить его: «Грейс, семьдесят два года».

Твоя бедная обозленная женушка смотрит на деревянный этюдник в руках у Грейс. Светлое дерево под пожелтевшим лаком, с медными уголками и шарнирными петлями, потускневшими почти до черноты, у этюдника есть раскладные ножки, если их разложить, он превратится в мольберт.

Грейс протягивает ей этюдник и говорит:

— Он тебе пригодится. — Она встряхивает этюдник. Внутри гремят затвердевшие кисти, старые тюбики с засохшей краской и сломанные пастельные мелки. — Когда ты снова начнешь рисовать.

Грейс говорит:

— Когда придет время.

И твоя жена, которой сейчас недосуг затевать скандал, она говорит:

— Оставь его здесь.

Питер Уилмот, твоя мать — совершенно никчемное существо.

Грейс улыбается и широко раскрывает глаза. Она поднимает этюдник повыше и говорит:

— Ты же об этом мечтала!

Ее брови подняты, мышца, сморщивающая бровь, выполняет свою работу, и Грейс говорит:

— Ты же с детства мечтала о том, что будешь рисовать.

Мечта каждой девчонки, учащейся в художке. Где вам расскажут о восковых карандашах, анатомии и морщинах.

Бог его знает, зачем Грейс Уилмот затеяла уборку. Им сейчас надо готовиться к переезду, собирать вещи. Этот дом: твой дом, где столовые приборы из чистого серебра, вилки и ложки по размерам сравнимы с садовым инвентарем. Над камином в столовой — портрет маслом кого-то из ныне почивших Уилмотов. В подвале — сверкающий ядовитый музей окаменевших варений и конфитюров, антикварных домашних вин, груш, застывших в янтарном сиропе еще с позапрошлого века. Липкий осадок богатства и свободного времени.

Из всех бесценных предметов, оставленных в доме, вот что мы спасаем. Старый хлам. Памятные вещицы. Бесполезные сувениры. Ничего, что можно будет продать. Шрамы, оставшиеся от счастья.

Вместо того, чтобы упаковать что-то ценное, что-то, что можно продать за хорошую цену, Грейс берет этот старый этюдник. Табби — свою обувную коробку, набитую дешевенькой бижутерией, аляповатыми брошками, кольцами и ожерельями. Выпавшие стразы и жемчужины перекатываются на дне коробки. Коробки, полной острых ржавых булавок и битого стекла. Табби встает рядом с Грейс. У нее за спиной, вровень с ее макушкой, написано: «Табби, двенадцать лет», — и проставлен нынешний год, розовым флуоресцентным фломастером.

Дешевенькая бижутерия, бижутерия Табби, она принадлежала этим именам на двери.

Грейс взяла с собой только дневник. Ее дневник в красном кожаном переплете и несколько комплектов легкой летней одежды: пастельных тонов свитера ручной вязки и плиссированные шелковые юбки. Дневник закрывается на маленький медный замочек. Красная кожа на переплете потрескалась. Надпись «Дневник» на обложке выполнена золотым тиснением.