Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник)

Я могу сравнивать солнце Франции с итальянским, я могу предпочесть англичанина испанцу, испанца – поляку, но в глубине души я никогда не пытаюсь сравнивать русского с кем бы то ни было на свете. Так, я неоднократно восхищался прелестью, грацией, остроумием особ, которых встречал в обществе. Много раз, о женщина поистине божественная, прелести и достоинства, которыми ты сумела себя украсить, приводили меня в восторг, я поклонялся тебе как образцу добродетели, но я никогда не подумал сравнивать кого бы то ни было с моими родителями. Любовь, которую я к ним питаю, это чистое пламя, возвышающее мое сердце; она служит источником тихой радости, нисколько не мешая мне испытывать другие наслаждения; эта любовь, принадлежащая только им, образует часть моего существа, я не расстанусь с ней до гроба. Такова же любовь, которую я питаю к своему отечеству. Мы видим здесь повсюду успехи цивилизации, они сказываются во всем: в обработке земель, в устройстве жилищ, в нравах, и все-таки я никогда, ни на минуту не захотел бы поселиться под иным небом, в иной стране, чем та, где я родился и где почили мои предки. Разве возможно отказаться от того, что привязывает меня к жизни: от родных и друзей, от тех мест, которые я не могу видеть без сердечного волнения, от нашей варварской непросвещенности, от русских бород, никогда не слышать языка, которому учила меня мать… Нет, эта жертва слишком велика. Ничто ее не оправдает.

Вот еще одно свидетельство сцепления мыслей. Ведь о любви к отечеству меня заставила говорить крайность, которую я сейчас испытываю. С тех пор как я появился на свет, я еще не знавал такой нужды. Мне случалось в Петербурге бывать без денег, но ведь тогда за дом, за лошадей и слугам платилось вперед. Отсутствие денег означало только, что я не могу немедленно осуществить свои прихоти. Если деньги запаздывали, я занимал, сколько нужно было на две недели или на неделю, и все шло своим чередом.

Но что же мне делать здесь? Последний флорин ушел сегодня в уплату за сливки, Кашкаров не сможет прислать мне денег раньше 26-го, часы мои уже заложены… Я ни с кем здесь не знаком, и, надо признаться, хотя уже несколько дней предвидел возможность такой нужды, но не мог все же представить, что у меня не будет самого необходимого. Подумав сегодня вечером о завтрашнем обеде, я вспомнил, что за него надо заплатить, а у меня нет ни гроша, ни кредита… Тогда-то мне и пришло в голову, что в России я никогда не оказался бы в такой крайности, и, решив отнестись к своему затруднению весело, я рассмеялся. У моих людей есть еще чем завтра пообедать, ну а я обойдусь кое-как, а если уж дойду до крайности, придется надеть суму, как тот нищий, чье лицо меня поразило, чья мольба будит меня каждое утро.

25 марта.

Вчера пробило полдень, а я еще ничего не ел. У Колоскова (музыканта, который живет со мной) оставалось довольно денег, чтобы угостить меня чаем, но в три часа полагается обедать. К несчастью, аппетит в этот день говорил громче, чем всегда. Мы с поваром устроили великий совет, и в результате к пяти часам он предложил нам несколько котлет вместо обеда. Что бы вы сделали на моем месте, без надежды, без перспектив? Вы, может быть, заплакали бы, ну а я, наоборот, извлек из этого повод для веселья. Целый день мы проговорили с Тулубьевым о средствах к существованию.

– Пойдем побираться, – сказал он, – или продадим обноски старьевщику.

– За чем же дело стало? Ведь у нас два прекрасных музыканта, объявим концерт в пользу бедных, вот и будет на что прожить.

Сегодня утром Тулубьев покинул меня, он уехал догонять полк; а я, чтобы не скучать, занялся этим рисунком, который навеки запечатлеет самые черные дни моей жизни.

Вообще мне не так уж плохо. Мой повар раскопал где-то три золотых и обещает кормить меня на эти деньги еще два дня, так что меня страшит только будущее.

Но вчера!.. Ну что ж, упрекните меня, скажите, что это моя вина, что я наделал глупостей, слишком швырял деньгами, истощил свои средства на балы и экипажи… Я прожил 2 тысячи рублей за шесть недель, это уж чересчур. Вы, по чьей вине я терплю эту нужду, заслуживаете того, чтобы оказаться в таком же положении, тогда вы увидите, каково остаться совершенно одному, когда никто не приходит к тебе на помощь. И вы будете еще несчастнее меня, потому что при мне остается, по крайней мере, моя веселость; я еще ни разу не проводил в Плоцке дня так весело, как вчера, ни разу не получал от обеда такого удовольствия, как от шести котлет, которые вчера его заменили, и надеюсь никогда не знать большей нужды, чем теперь. Теперь это уже не бедность, не нужда, а прямо нищета, и мне действительно ничего не остается, как пойти побираться.

Музыкант