Дневник. 1873–1882. Том 2

Государь принял эту мысль сочувственно и выразил желание, чтобы я переговорил с князем Горчаковым; но я просил избавить меня от объяснений с ним, сказав прямо, что говорить с ним спокойно о деле нет возможности. Впрочем, заметил я, заявленное мною предположение найдет себе место в ближайших совещаниях, когда будут получены ответы из Берлина и Лондона на сегодняшний наш отказ; тогда сам собою представится вопрос: что же мы можем предложить взамен высказанного Англией предположения?

Вчера и сегодня в городе нет другого разговора, как только о скандале, случившемся в пятницу по окончании судебного процесса госпожи Засулич, выстрелившей в генерала Трепова и ранившей его. К общему удивлению, суд оправдал ее, и собравшаяся на улице толпа произвела демонстрацию в честь преступницы и ее защитника. Уличный беспорядок кончился несколькими выстрелами из толпы, которая после того разбежалась, а на месте остался убитый молодой человек и раненая девушка. Сама преступница, освобожденная уже судом, скрылась. Такой странный конец дела подал повод к самым нелепым толкам. Вся публика разделилась на два лагеря: весьма многие[17], если не большинство, пришли в восторг от оправдательного решения суда; другие же скорбели о подобном направлении общественного мнения.

Всякое подобное дело возбуждает в обществе толки и протесты, с одной стороны, против нового нашего судопроизводства и в особенности против института присяжных, а с другой стороны – против произвола и самодурства административных властей.

3 апреля. Понедельник. В 11 часов утра назначено собрание Совета министров под личным председательством государя. Предметом совещания было обсуждение экстренных мер для устранения случаев, подобных делу девицы Засулич, то есть чтобы не оставались безнаказанными преступления против должностных лиц, обязанных ограждать общество от покушений политических пропагандистов. Министр юстиции прочел записку, приготовленную им по предварительному соглашению с некоторыми другими министрами [но без моего ведома]: граф Пален не нашел другого средства помочь беде, как только взвалить дела подобного рода на военные суды, хотя сам же предполагает исключить женский пол из подсудности военному суду. Я вынужден был возражать, и поддержали меня многие из присутствовавших; сам государь отверг проект министра юстиции.

Казалось, взяло верх другое мнение: чтобы дела означенного рода изъять из общего порядка судопроизводства с присяжными, а производить в особых присутствиях, установленных собственно для дел по государственным преступлениям. Такое решение вопроса было бы самое простое и логичное; но вдруг явилась оппозиция со стороны великого князя Константина Николаевича, который начал горячо доказывать, что предлагаемая мера не может быть проведена второпях и, как весьма важное изменение существующего судебного устава, подлежит внесению в Государственный совет.

Дело еще усложнилось заявлением великого князя Михаила Николаевича о необходимости изменения состава и военных судов; спор дошел до того, что у графа Палена вырвалось странное для министра юстиции мнение о необходимости такого суда, который решал бы «по приказанию начальства». У других же родилось кровожадное желание смертной казни. Наконец сам государь, в порыве нетерпения и не находя исхода, вспылил, упрекнув всех своих министров в нежелании или неумении принять какие-либо решительные меры, и в заключение строго потребовал, чтобы граф Пален, Валуев и я непременно сговорились втроем и представили какое-либо окончательное предположение. Тем и закончилось собрание.

После того князь Горчаков и я приглашены были в кабинет государя, так же как и великие князья, для прочтения новых телеграмм из Берлина и Лондона по поводу переговоров о выступлении британского флота из Мраморного моря. Государь спросил у канцлера мнение его о том, не следует ли теперь же начать мобилизацию наших войск по поводу созыва в Англии резервов. Вместо серьезного обсуждения столь важного вопроса князь Горчаков ответил в двух словах, что ничего не имеет против мобилизации, как будто вопрос вовсе до него и не касается; а государь, столь же легко обратившись ко мне, сказал: «Так надобно исполнить». Само собой разумеется, что такое внезапное, сказанное на лету заключение нельзя принять за положительное и, конечно, я возобновлю вопрос завтра или при первом удобном случае.