Дневник. 1873–1882. Том 2

21 января. Суббота. Все последние дни прошли в лихорадочном ожидании известий из Адрианополя о ходе переговоров. Каждый день мне приходилось быть у государя вместе с князем Горчаковым. Подозреваю, что великий князь Николай Николаевич нарочно тянет переговоры, чтобы продолжать подвигаться вперед и иметь наслаждение[5] вступить в Константинополь. Вчера я высказал эту мысль государю и по его приказанию отправил вчера же вечером телеграмму великому князю с повелением ускорить заключение перемирия, коль скоро Порта действительно примет заявленные нами основания.

Еще сегодня утром государь был очень озабочен тем, что замедление в переговорах подает новый повод к враждебным против нас толкованиям и недоверию. В Вене и Лондоне эксплуатируют это неловкое положение. Полученные вновь государем собственноручные письма австрийского и германского императоров не удовлетворили ожидания и надежды нашего государя; князь Горчаков готовит ответы, а между тем им заявлено уже согласие наше на собрание конференции. Теперь идет переписка только о месте, где соберутся уполномоченные. Наш канцлер настаивает, чтобы в конференции участвовали les chefs des cabinets, разумеется, чтобы самому играть роль и рисоваться перед Европой. Видно, он всё еще не чувствует своего старческого упадка.

Наконец сегодня вечером получена радостная телеграмма от великого князя Николая Николаевича (от 19-го числа) о подписании как основных пунктов предстоящих переговоров о мире, так и условий перемирия. Нашим уполномоченным удалось выговорить оставление турками крепостей придунайских и Эрзерума. Странно только, что в телеграмме никак не упомянут срок перемирия.

Такой результат во всяком случае нельзя не признать блестящим, превышающим далеко те ожидания, на которые мы имели право даже и по сдаче Осман-паши. Каково бы ни было дальнейшее направление дипломатического вопроса, мы можем все-таки сказать, что военная кампания закончилась великолепно. Невольно припоминаешь, в каком положении мы были в августе и сентябре; да и позже, не далее двух месяцев тому назад. Могли ли мы 19 ноября мечтать, что 19 января, среди глубокой и холодной зимы, наша армия будет угрожать Константинополю и принудит султана подчиниться всем нашим требованиям?

Вчера я обедал во дворце вместе с генералом Обручевым и прибывшими с театра войны полковниками Генерального штаба Боголюбовым и Соболевым. Их величества были очень любезны и внимательны к ним; но мне было жаль, что им не дали побольше рассказать о том, чему они стали свидетелями. Именно Боголюбов мог бы порассказать о Черногории много интересного, особенно для императрицы.

Вчера же были получены две не совсем приятные телеграммы: одна – с Кавказа о неудачном деле 18 января под Батумом (атака позиции у Цихисдзири), другая – из Адрианополя о пожаре в деревянной казарме, в которой только что расположился лейб-гвардии Московский полк. Пожар случился ночью так быстро, что не успели даже спасти знамя и бывшие при нем в карауле 11 солдат погибли.

23 января. Понедельник. Вчера перед обедней государь потребовал меня вместе с князем Горчаковым. Мы поздравили государя с успешным заключением перемирия; но он не обольщает себя преждевременной радостью и видит черные тучи впереди, на дипломатическом горизонте. Теперь идет обмен мыслей относительно выбора пункта для конференций, а с этим вопросом тесно связывается и выбор лиц, уполномоченных от заинтересованных держав. Государь намерен опять писать императору Вильгельму и напомнить ему об обязанностях, взаимно принятых на себя тремя союзными императорами[6]. Государь высказал нам свое убеждение в том, что, несмотря на подписание оснований мира с Турцией, мы отнюдь не должны ослаблять наших военных мероприятий, а, напротив, следует держаться в полной готовности к возобновлению и даже развитию борьбы. Только при этом условии возможно еще ожидать успешного результата предстоящих конференций.

После обедни в Малой церкви Зимнего дворца прошло благодарственное молебствие по случаю перемирия, с пушечной пальбой. Улицы разукрашены флагами. После того был развод, по окончании которого государь подозвал к себе всех присутствовавших генералов и офицеров и произнес несколько слов, заканчивавшихся той же мыслью. Манеж огласился неумолкаемыми криками «ура!». Очевидно, что слова эти адресованы были не столько к наличной военной публике, сколько к целой Европе.

Сегодня я обедал у австрийского посла барона Лангенау. После обеда был у меня разговор a parte с хозяином. Он прикинулся добродушным и выражал уверенность в том, что между нами и Австрией дело уладится как нельзя лучше.