Дневник (1887-1910)

Предвидит, что при отделении церкви от государства его лишат места. Ему этого не говорят: он сам знает. Что он тогда будет делать? Бунтовать? Может быть, останется, вопреки увольнению, в своем приходе, - благо здесь все его любят, - или будет жить сочинительством. Он оставляет мне несколько засаленных образчиков своего творчества, которые я должен прочесть не как друг, а как "критик".

Он социалист, если социалисты хотят быть справедливыми и возместить церкви ее потери.

Он написал несколько страниц о разделе земельной собственности: усадьбы делить поровну, деление производить под наблюдением хотя бы священника.

- Это немного напоминает проекты Жореса, - говорю я.

- Я их не знал. Мне это пришло в голову раньше, года три тому назад.

Он еще медлит обращаться к политическим деятелям.

- А ко мне? - спрашиваю я. - Вы себя уже скомпрометировали.

- Вы не политик. Я пришел к вам, как к литератору.

О священнике из Шитри он говорит:

- Это болван.

О священнике из Пази:

- Это хороший священник. - И добавляет: - Говорили о вас, что вы, как мэр, сторонник антицерковного блока. Я возразил: "Да, но он хорошо пишет. Никто из нас не сумел бы так писать". - "Верно, - согласился священник из Пази. - Я его читаю, и с удовольствием, но никогда ему об этом не скажу".

- Почему? - спрашиваю я.

- Боится, - отвечает он.

30 октября. Слышу голоса. Откуда? Кругом ни души. Это говорят деревья.

1 ноября. Сегодня, в день всех святых, Филиппу скучно. Работать он не решается, а идти на кладбище поминать покойников - неохота. Он лущит горошек, но горошек мерзлый. Скоро он управился с делом и заскучал снова.

* Слышен перезвон колоколов в Шитри и Пази. Звонить будут до девяти часов. А завтра снова начнут звонить к утрене.

Когда-то они звонили всю ночь, особенно в Пази. Филипп мне рассказал, что господин Жарде, будучи мэром Корбиньи, дал распоряжение прекращать звон к девяти часам вечера...

* Я наблюдаю лишь то, что само силком входит в глаз.

2 ноября. Ее свекровь говорила о ней: "Ее все мужчины будут хотеть, и всем она готова угодить". Так оно и вышло. У них что-то вроде борделя. Утром она танцует со своей прислугой и с подручным пекаря; вечерами напивается, и ее муж рад, когда ему удается попасть в число тех, кому она "готова угодить".

* Священник, с которым я встретился вновь, столь же беден, сколь и неопрятен. Нюхает табак. Ногти черные, весь черный. После трех часов беседы с ним приходится открывать настежь все окна. Чисто священнические повадки. Рука то и дело касается лба, спускается к глазам, потом к губам, где конец фразы замирает, как молитва. Когда начинает витийствовать, слова звучат вульгарно.

- В вашем приходе есть замок? - спрашиваю я.

- Нет, - отвечает он. - Мне не повезло, впрочем, владельцы замка люди неплохие. Они с нами.

Рассчитывает, что правительство будет благосклонно к "непокорным" священникам.

- Есть же у них секретные фонды, - говорит он.

И добавляет:

- В социализме надо отвергать лишь то, что несправедливо. Но если социалисты возместят нам убытки, тогда другое дело.

- А по-вашему, возмещение было бы справедливо?

- Благоразумие этого требует. Своего рода тактика.

И еще:

- Папа римский мне не помеха. Пускай где-то там вдалеке сидит наш глава, лишь бы нас оставили в покое, но этого-то как раз и нет. Епископ может меня лишить сана хоть завтра, и никому он отчетом не обязан.

И еще:

- Как-то в проповеди я говорил об идеале. В тот же вечер двое моих прихожан повздорили в харчевне. Один обозвал другого "идеалом". Тот обозлился: "Зови меня как угодно, но я запрещаю тебе обзывать меня "идеалом"!"

* Иметь право сказать: "Я написал в новом стиле!"

5 ноября. Мороз. У звезд на глазах выступили от холода слезы.

* Жизнь плохо устроена. Бедные невежественные люди должны бы быть богатыми, а образованный человек бедным.

* Луна за облаками, разодранными как будто по ее вине. Луна скрытная и злобная.

6 ноября. Возвращение в Париж. Я приехал искать работу, устроиться на работу.

- А вы раньше работали?

Я даже не подготовил ответа.

* Приезжаем в Париж. Печаль. Если бы я не любил Маринетту, я бы обязательно удрал обратно десятичасовым поездом.

Слабости Маринетты:

- Там мы живем, как короли, - говорит она. - А здесь мы живем, как привратники.

Столовая кажется нам маленькой. Да и дом несолидный. Пол трещит под ногами. Это мрачно, это глупо: иметь там удобное жилье, воздух, счастливую жизнь и поселиться на полгода в меблированных комнатах!

* Жорес. Его газета тонет. Никому не платят. И один из его акционеров, который дал две или три тысячи франков, пишет ему: "Вы знаете, ведь я один из ваших пайщиков: я хотел бы получить пальмы". Бедный Жорес!

* Любовная сцена. Заголовок: "Вызов", Сначала идет в робких тонах:

- О, вы меня не полюбите.

- Да, но и вы тоже.

- А если я вас поцелую, ну вот так.

- Как так?

- Вот так, и сейчас же.

- Не посмеете.

- Увы, не посмею.

- А, вот видите!

- Хитрая какая! Вы же дадите мне пощечину. - Я? И не собираюсь.

- Значит, если я вас поцелую, вы не дадите мне пощечины?

- Нет.

- Притворщица!

- Попытайтесь.