Дневник (1887-1910)

* Мечтать, мечтать самозабвенно и не показывать виду. Быть как колодец, на дне которого спят бледные истины.

* Поэт, не ищи ничего другого! Ты создан и послан в мир, чтобы стать сознанием всего, что лишено сознания.

* Есть места и есть минуты, когда мы до того одиноки, что видим весь мир.

* На охоте. Всем этим маленьким, уединенным, затерянным домикам хочется крикнуть: "Подойдите же ближе к деревне, к нам, к жизни!"

* Птица - кочующий плод дерева.

* Внутренности свиньи свежи, как приданое новобрачной. Какое прекрасное белье - эта отделяющаяся от мяса жировая ткань!

Только и есть бесполезного у свиньи, что мешочек желчи. Даже собаки не прельщаются ею. И в нас самое ненужное, пожалуй, наша горечь.

* Зайца губит его петлянье. Если бы он бежал прямо вперед, он был бы бессмертен.

* Чистое, как стакан, небо.

1901

1 января. У меня вкус к высокому, и я люблю только правду.

* Я следую за жизнью шаг за шагом, а ведь жизнь не пишет в год по книге.

* Этот "Дневник" меня опустошает. Это не творчество. Заниматься любовью ежедневно - не значит любить.

8 января. Они создают свои пьесы на бумаге. Они не видят ни действующих лиц, ни актеров на сцене. Они пишут свои пьесы в воздухе. Им не важно, где происходит диалог и между кем.

18 января. Жизнь от меня ускользает: держу ее лишь за самый кончик.

23 января. ...В беспорядочном разговоре, почти бессвязном, Тристан Бернар подбивает меня работать.

- Вы слишком много читаете, - говорит он, - слишком много делаете заметок. Все у вас редкость во всех смыслах. Вы могли бы написать хорошую книгу приключений, - я в этом уверен потому, что слышал, как вы удачно критикуете пьесы. И потом, если я не надеюсь, хорошо вас зная, что вы когда-нибудь меня удивите, зато я уверен, что все вами написанное будет написано хорошо и расширит круг ваших читателей. В вас дремлет целый запас неиспользованных воспоминаний.

- Да, - отвечаю я, - но никакое побуждение, исключая желания (а у меня его нет) или необходимости (а она, увы, скоро появится), недостаточно сильно, чтобы заставить меня творить. Я не стремлюсь обязательно использовать все, что нахожу: с меня хватит записей. И к тому же я не хлопочу о "количестве". Ведь у меня впереди еще лет двадцать, и придется, хочу я этого, нет ли, добавлять к моим книгам еще книги. И потом, надо читать. И потом, столько вещей надо понять.

28 января. В противоположность тому, что сказал Бальзак, я говорю: разве у меня есть время писать? Я наблюдаю.

* Слишком сжатый стиль, читатель задыхается.

* Поэмы, виденные во сне. Разум по утрам делает с ними то же, что солнце делает с росой.

31 января. XVI век: новый язык прет изо всех пор. Весна языка. Он зелен, он пестр, он опасен, он добр.

* Прочел в "Ревю Бланш" последнюю главу "Записок сумасшедшего". Флобер начал с того, чем кончил Мопассан, - с превеликих банальностей. Напоминает "На воде", но слишком рано написано. У Флобера не показана, как в рассказе Мопассана, жизнь человека.

4 февраля. Я рассказываю Тристану Бернару, что, когда Виктору Гюго было тридцать четыре года и он путешествовал инкогнито, он обнаруживал свое имя, написанное на стенах церквей.

- Да, при своем вторичном посещении, - говорит Тристан.

5 февраля. После скарлатины, коклюша, плеврита - что теперь? Лицо врача, который уже ничего не понимает. Жар упорно держится. Врач говорит наконец:

- Нет причин для беспокойства, но я хотел бы посоветоваться с Гютинелем.

При этом имени у меня к горлу подступает такой же комок, что и тогда, когда старик Бушю сказал о Фантеке: "Это круп".

Он выслушивает Баи. Ей уже нечем дышать. Печень увеличена: очаг в плевре не расширяется, но и не уменьшается.

- Нет причин для беспокойства, - повторяет он, - но я не знаю, чем объяснить общее состояние организма.

Маринетта и я, мы уже не решаемся ни говорить, ни смотреть друг на друга, потому что слишком много говорят глаза. Как легко представить себе смерть этого маленького существа! Короткое и быстрое дыхание, вот это и есть ее жизнь! Разве не может оно прерваться?

Мой безграничный эгоизм подсказывает мне: "Я видел уже смерть моего отца. Я видел смерть брата. Может быть, нужно еще, чтобы я увидел это". Мы эгоисты, а все-таки я согласен поменяться с ней: я уйду, пусть она останется. Это, конечно, когда я очень взволнован.

Я проживу всю свою жизнь как эгоист. Все же я знаю, что эгоизм имеет границы, бывают минуты, когда мы его отвергаем.

И вот завтра придет он, этот бог, который умеет уловить ритм нашего дыхания, который будет говорить, быть может, наобум, твердо веря, однако, в то, что он скажет!

Одиннадцать часов вечера! Все еще температура сорок, маленькое тело горит, внутренний огонь пожирает маленькую душу: отблеск этого пламени лежит на ее щеке. Веки сомкнуты, спишь ли? Спишь? Веки раскрываются. Только они и способны еще откликаться.

А мама, она здесь, она отдаст свою жизнь каплю за каплей, даже если бы пришлось с каждой каплей отдавать всю себя. Что такое сердце писателя рядом с ее сердцем?

7 февраля. Истина стоит того, чтобы мы несколько лет не могли ее найти.