Дневник (1887-1910)

Не будь Тартюфа, какое значение имела бы для нас жизнь семьи, откуда его прогоняют? И то, что произойдет с ним самим? Все это совершенно безразлично. Пьеса окончена тогда, когда она нас больше не интересует. Вот почему пьеса часто оканчивается прежде, чем она началась.

31 декабря. Год - как ломоть времени, его отрезают, а время остается, каким было.

1903

10 января. Слезы у тебя на щеке блестят, как дождь на птичьем оперении.

13 января. Критик пишет только о переизданиях.

15 января. Глядя на красивую женщину, я не могу не влюбиться в нее, я от нее без ума. Это как удар молнии и длится столько же: мгновение.

19 января. Он ничего не говорит, зато известно, что он думает: глупости.

26 января. В омнибусе толстая женщина, упитанная, здоровый цвет лица, но глупая, как ее бриллианты. Беседует с господином, сидящим напротив, и через несколько минут мы уже видим воочию всю их идиотскую жизнь.

- Театр - это накладно, - говорит она, - если приходится платить за билеты.

- У меня, - говорит господин, - билетов всегда сколько угодно. Часто я даже возвращаю билеты в ложу Оперы, если их присылают не вовремя.

- А мы, - говорит дама, - всегда платим за билеты.

Она рассказывает об одном очень хорошем спектакле, на котором ее супруг плакал, как дитя. Она говорит о "Рыжике": "Это глупость. Если бы я знала... и если бы не артисты... "Воскресение" - это не для девиц, но за исключением социалистической части, мне это нравится".

* Доброта никогда не ведет к глупости.

6 февраля. Бернштейн поет хвалу Расину, но не Расину - создателю трагедий, не Расину-человеку... Так какому же Расину?

* В палате депутатов с Леоном Блюмом.

Сначала ничего не разберешь. Все непонятно. Постепенно устанавливается порядок. Время от времени внизу, у трибуны председателя, собираются депутаты, министры - нечто вроде семейного совета. Очень точно выразился Жорес: никто, даже Дешанель, не интересуется публикой, что на галерке...

...У нас отнимают трости и шляпы из страха, что нам захочется бросить их в голову правительству... Стакан с водой служитель меняет каждый раз, когда меняется оратор. Пьют воду очень немногие.

Это прекрасный театральный зал. Это театр.

1 марта. Грустный, дождливый, ветреный день. Представляешь себе одинокий замок, где вся семья, позевывая, говорит: "Как жалко, что сейчас не сезон больших маневров. Хотя бы офицеры заглянули".

2 марта. Крестьянин, с которым я учился в школе и для которого остался "стариной Жюлем".

* Женщина показывает свою грудь и верит, будто предлагает свое сердце.

* Муж, жена и священник - это и есть настоящий треугольник.

3 марта. Леон Блюм очень умен и ни грана остроумия. Это утешение людям вроде меня, которые считают себя остроумными и не очень уверены в своем уме.

4 марта. Стиль, изборожденный молниями.

6 марта. В театре. Маленькая старушка на откидном стуле, которую я заметил лишь потому, что наступил ей на ноги. В последнем акте "Болтуна" подошла к рампе и с целью вызвать автора или актрису, которой она приходится матерью, стала бить в сухие ладошки, локти прижала к телу, голову склонила набок, прислушиваясь, не последуют ли ее примеру. Это было трогательно.

И она добилась своего.

* Ирония входит в состав счастья.

21 марта. "Кренкебиль". Закрытая репетиция.

Все охвачены энтузиазмом, но без посторонней помощи он вот-вот потухнет. Франс их гипнотизирует. Лично я не слишком увлечен. Все это очень элементарно, очень старательно выделано. Франс беспечен, как может быть беспечен лишь новичок в театре. Все ему по душе, и любит он всех подряд - от Гитри до Фредаля.

Гитри сделал себе грим, о котором все сначала заявили, что "это просто шик", потом разглядели, что он слишком смахивает на карнавальную маску. Он нацепил сверх того картонный нос, и никакого Кренкебиля не получилось, а получился Гитри с картонным носом.

Театр совсем пустой. Все актеры разошлись.

Мы сидим в креслах в оркестре. Франс, мадам де Кайаве, которая дважды или трижды смотрела "Рыжика". Здесь совсем темно. На сцене - светильник в виде длинной черной палки, воткнутой в пол, - так называемый "дьявол".

Я говорю Франсу о развязке пьесы, которая, по моему мнению, хоть и закономерна, все же менее правдива, чем в новелле.

- Это мне подсказала мадам де Кайаве, - говорит он.

- В конце концов, - говорю я, - Мышонок - это спаситель.

- Не совсем, - отвечает Франс. - Он не обычный условный спаситель, он вовсе не богатый господин, который из эгоистических соображений позволяет себе роскошь приютить бедняка: это дитя, причем непричастное к хорошему обществу. Кренкебиль ему говорит: "Ты не от мира сего!" Это просто слабое существо, чей добрый поступок не обязательно даже объяснять к выгоде людей. Заметьте, что Мышонок живет на самом верху старого дома, который как раз ремонтируют, чуть ли не на небесах живет. Да, он небесный и он земной. Впрочем, он вовсе даже не спасает Кренкебиля: просто как-то вечером делит с ним хлеб и колбасу. Он дает ему приют лишь на одну ночь, и Кренкебиль завтра прямым путем пойдет топиться в Сене. Но публика этого не увидит: надо же что-то сделать и для публики!