Дневник, 1893–1909

В заключение Мансуров говорил против уничтожения 165 статьи, то есть права выкупа наделов отдельными членами общества. Мансуров говорил против обыкновения весьма хорошо, но три раза упомянул о том, что предложение Витте заставлять платить отдельных выкупающих наделы крестьян всю сумму выкупа, не принимая во внимание произведенных с 1861 года взносов, предложением «государственно-бесчестным», что весьма обидело господ Витте и Дурново, разумеется, без всяких дальнейших последствий[309].

Декабрь

23 декабря. Уезжаю в Париж, где жена моя выдерживает курс лечения у знаменитого мастера Мецгера.

1894

Январь

16 января. Воскресенье. Возвращаемся из Парижа. Проездом через Берлин вижу толпы народа, вышедшего навстречу Бисмарку, приезжающему в Берлин к императору для засвидетельствования происшедшей между ними мировой сделки[310]. В тот же день обедаю у Шувалова с Паленом и ведущим здесь торговые переговоры[311] Тимирязевым. Пред обедом, стоя у окна посольского дома, видим отъезд Бисмарка в закрытой карете, сопровождаемой двумя взводами кирасиров[312]. На улице опять толпа народа. Тимирязев сообщает об успешном ходе мирных для прекращения тарифной войны[313] переговоров.

Подъезжая к Петербургу, читаю в газетах о помолвке великой княгини Ксении Александровны с великим князем Александром Михайловичем, чего усердно добивался великий князь Михаил Николаевич. В Царском Селе встречают нас Саша и Пит[314].

Приехавший ко мне с визитом Манасеин рассказывает следующий интересный эпизод.

Когда был решен вопрос об увольнении его от обязанностей министра юстиции, то он на докладе сказал Государю, что имеет к нему сердечную всенижайшую просьбу о назначении сенатором Красовского, ближайшего его сотрудника в качестве директора Департамента Министерства юстиции.

Государь нахмурил брови, но тем не менее сказал: «Пожалуй».

Манасеин немедленно вынул из портфеля заранее приготовленный проект указа об этом назначении. Государь подписал указ, и обрадованный Манасеин тотчас вернулся в Петербург и объявил Красовскому о последовавшей милости. Вслед за Манасеиным взошел в государев кабинет Витте. Через час по возвращении в Петербург Манасеин получил телеграмму: «Назначением Красовского приостановиться. Александр».

На следующей неделе, явившись на доклад, Манасеин, по совету Победоносцева, не говорил ни слова о Красовском, и по окончании дел Государь начал сам разговор так: «Это вовсе не такой человек, которого можно было бы назначить сенатором».

Манасеин: «Он чрезвычайно даровитый человек, принесший большую пользу».

Государь: «Он имел историю в Чернигове». Манасеин: «Да. Он на выборах сказал подошедшему к нему в нетрезвом виде человеку: „Отойдите, мерзавец“».

Государь: «Он имел истории с Анастасьевым». Манасеин читает подлинный рапорт Анастасьева Сенату, в котором пьяница, о котором идет речь, изображается как мерзавец.

Государь: «Красовский — либерал. Все эти либералы получают казенное жалованье и бранят правительство… Пускай лишится жалованья. Вот посмотрим».

Молчание.

Государь: «Это, верно, Вас Половцов просил».

Манасеин: «Нет, Половцов мне ни слова не говорил».

Государь: «Это его любимый протеже».

Разумеется, все это результат наговоров таких дрянных людишек, как Дурново, раздосадованного моей речью по делу о неотчуждаемости крестьянской земли[315]; но любопытно при этом, что обвинение выставляется не в реакционаризме, а в либерализме. Что за спутанность понятий!

Около пяти часов заезжаю к великому князю Владимиру Александровичу, которого застаю весьма взволнованным болезнью Государя. Как передает великий князь, Государь уже три недели хворал инфлуенцией[316], но не принимал никаких врачебных предосторожностей, а продолжал выезжать в открытом экипаже, и в прошлый четверг, приняв горячую ванну, уселся для обычных занятий в маленькой, весьма холодной комнате Аничковского дворца. На другой день открылось воспаление легких. Врач Государя, весьма бездарный и ограниченный Гирш, не пользуется никаким пред своим пациентом авторитетом. Воронцов вызвал из Москвы доктора Захарьина и привез его в Аничков дворец. Захарьин объявил, что положение серьезное, что выздоровление во всяком случае будет продолжительное.

Передавая мне все это, великий князь возбудил вопрос о необходимости освободить Государя от заботы о том, что накопляются ежедневно присылаемые ему бумаги. Я сказал, что не вижу иного средства как передачи права резолюций на все эти бесчисленные доклады наследнику цесаревичу и при этом, как на подтверждение своего мнения, сослался на распоряжение, сделанное императором Николаем в 1844 году при отъезде в Палермо[317] о передаче управления цесаревичу Александру Николаевичу, имевшему тот самый двадцатипятилетний возраст[318], в котором ныне находится наследник престола.

Разговор наш по этому вопросу был прерван внезапно вошедшим великим князем Павлом Александровичем, который приехал на только что отмененный детский бал.