Читаем Дневник, 1894 г. полностью

Дневник, 1894 г.

5) Для того, чтобы спастись, т. е. не быть несчастным, не страдать, надо забыть себя. Единственное забвение себя есть забвение любви, но большинство людей, подчиняясь соблазнам, не любят и не хотят забыться любовью и изощряются забываться табаком, вином, опиумом, искусствами.

Теперь 12 часов. Иду спать. Завтра думаю кончить Хоз[яина] и раб[отника].

26 Декабря 1894. Е. б. ж. Москва.

[31 декабря.] Нынче 31 Декабря. Прошло 5 дней. Всё это время писал рассказ Хоз[яин] и раб[отник]. Не знаю, хорошо ли. Довольно ничтожно. Был здесь Ч[ертков]. Вышло очень неприятное столкновение из-за портрета. Как всегда, С[оня] поступила решительно, но необдуманно и нехорошо. Прекрасная книга Lachman’a, Weder Dogma, noch Glaubensbekenntnis, sondern Religion,³² надо написать ему. Приятная беседа с Еропкиным, — добрая.

1) Видел Веру Величкину, ее брата, приятеля и его сестру. Всех их продержали 1¹/₂ месяца в доме предвар[ительного] заключения и все 4-о без исключения с радостью вспоминали о своем пребывании там. Я нарочно спрашивал подробно, не было ли жутко там хоть первое время. Оказывается, что В[ера] Величкина поправилась, окрепла нервами, отдохнула. Обращение мягкое, уединение и беззаботное спокойствие.

2) Лева говорил, что они долго беседовали с Ваней Р[аевским] о том, что молодые люди нашего времени чахнут и нервно болеют от того, что нет поприща деятельности, и много другого, очень хитроумного говорили они между собой. А сводится всё к религии горшка, как говорил дедушка, к тому, чтобы не заставлять других служить себе в самых первых простых вещах. Ведь вся христ[ианская] мораль в практическом ее приложении сводится к тому, чтобы считать всех братьями, со всеми быть равным — это сознание было главным переворотом в моей жизни, — а для того, чтобы исполнить это, надо прежде всего перестать заставлять других работать на себя, а при нашем устройстве мира — пользоваться как можно меньше работой, произведениями других, тем, что приобретается за деньги, как можно меньше тратить денег, жить как можно проще. А они — самые добрые из них, желающие быть согласными со мною, обходят это требование, называя его односторонностью, преувеличением, и, нарушая первое, главное правило нравственности, хотят жить нравственно. Понятно, что у них ничего не выходит при этом. И они тоскуют и гибнут.

3) Зашел в Посредник, там говорили о том, что можно ли Желябова, Кибальчича признать высоко нравственными, самоотверженными людьми. Я сказал, что нет. Почему? Потому что поступок, обдуманно совершенный ими, был безнравственен. Почему? П[отому] ч[то] для того, чтобы поступок б[ыл] нравственен, нужно, чтобы он удовлетворил двум условиям: чтобы он был направлен к благу людей и к личному совершенствованию. Поступок, чтобы быть нравственным, должен быть определен двумя положительными координатами. И быть всегда на диагонали этих координат.

Выходит такой чертеж:

Так что если поступок определяется стремлением к общ[ему] благу и личным совершенствованием, то он будет всегда в поле а, на диагонали +

Если же обратное, то будет в поле d. И будет совсем дурной. Если же в поле в, то хотя и будет стремиться к общему благу, будет лишен личного совершенствования. Таковы все поступки организаций, правительственные, революционные, 1 Марта, инквизиция.

Если же поступок будет в поле с, то хотя он и будет стремиться к совершенствов[анию], он будет лишен стремления к общ[ему] благу. Таковы все аскетические поступки — стояние на столбу и т. п.