Дневник. 1901-1921

Эту цитату я привел вам для того, чтобы хоть сколько-нибудь объяснить ту яркую печать самостоятельности, которой отмечено все, что ни делает англичанин, с детства привыкнув к тому, что от него самого зависит его счастье, что между областью его «я» и областью «не я» нет никаких враждебных отношений, – он зорко блюдет, чтобы связь между этими двумя областями не прекращалась ни на минуту. L’êtat c’est moi[200] – это может сказать каждый британец, от первого министра до последнего извозчика; отсюда – тот неустанный контроль за каждым мероприятием правительства, то неуклонное наблюдение за каждым самомалейшим начинанием в правящих сферах. Характерная мелочь: в Англии никто ни на какой двери не вывесит табличку – «вход посторонним лицам воспрещается» без того, чтобы не объяснить, на каком основании делается это запрещение. Англичанин читает газету не для того, чтобы пощекотать праздное любопытство, не для того, чтобы зачем-то узнать, что в таком-то селе баба родила тройню, что королева германская выехала туда-то и что такого-то младенца съела свинья, – нет, он смотрит на чтение газеты как на свой гражданский долг, ибо он знает, что от него зависит повернуть в ту или другую сторону события, изложенные в газете; газета в его глазах – это рапорт гражданину о подведомственных ему делах. Каждый извозчик знает, что министр, член всемогущего парламента, обязан ему отчетом, состоит под его, извозчика, надзором – и потому считает себя просто обязанным самым близким образом познакомиться с политикой этого министра. И министр, в свою очередь, – готов представить отчет всякому гражданину, привести все доводы в свою защиту – и это, конечно, только поддерживает его престиж. Вот, например, сегодня во всех газетах появилось письмо Чемберлена. Повод к письму, казалось бы, самый нестоящий. Какой-то англичанин, прочитав один из бесчисленных памфлетов против Чемберлена, где указывалось, что нынешняя политика министра колоний противоречит его прежним убеждениям, прислал Чемберлену памфлет и попросил его объясниться по этому поводу. На другой же день от Чемберленова секретаря пришло такое письмо:

«Милостивый государь! Мистер Чемберлен поручил мне известить вас, что ваше письмо, заключающее копию памфлета, им получено и что ему чрезвычайно интересно было узнать, что молодая радикальная партия, как и старые тори, восстает против его реформы… Во время молодости м-ра Чемберлена о тори было распространено мнение, что они ничего не забывают и ничему не научаются. Теперь этого древнего лозунга придерживаются радикалы. Но ведь не трудно доказать даже до окончания распри по поводу фискальной политики, что перемены, происшедшие с того времени, как были произнесены указанные в памфлете речи Чемберлена, вполне оправдывают изменение его политики. С этими обстоятельствами нужно было непременно считаться. Примите и пр.»…

Я не говорю, насколько убедительно это письмо для защиты вечного Чемберленова лозунга: «Держи нос по ветру». Меня также не интересует, правильно ли был поставлен вопрос, я указываю только на принцип, поскольку он отражается на общественном укладе англичан.

Был только что на сионистском митинге в Ист-Энде. Делегаты, вернувшиеся из Базеля, давали там отчет о своих впечатлениях. Никогда и нигде не видал я такого восторга, каким сопровождались слова Зангвиля, что Палестина впервые за 18 веков стоит так близко к еврейской нации. – Только мирный политический путь, а не кровавая дорога милитаризма приведет нас в Палестину, – сказал Зангвиль, и рукоплескания многотысячной толпы на долгое время задержали его дальнейшую речь. На конгресс Зангвиль смотрит, как на подготовительный парламент. По его мнению, сионизм теперь – после сношений с великими державами – поднял евреев на такую высоту, с которой они уже не упадут. Закончился митинг благодарностью Англии – «этому испытанному другу евреев». Митинг значительно приподнял настроение Ист-Энда.

5

Лондон (От нашего корреспондента)

2 (15) сентября

«Странная вещь, непонятная вещь!»

Когда пошехонский человек думает о безостановочном шествии прогресса, о смелых завоеваниях разума, об умирании злых предрассудков – и о прочих столь же сладостных предметах, – в его представлении встает один величавый образ, имя которому – Англия.

Ему отрадно верить, что где-то там, за морем, далеко-далеко, есть такое учреждение, такой зеленый остров, где уже все «это» достигнуто, превзойдено, где даже собакам говорят «вы», где полисмены позабыли про необходимость «тащить и не пущать», где – и это почему-то особенно радует пошехонца – даже извозчики читают газету…

Колыхни хоть один пунктик этой веры – и пошехонец навек станет твоим врагом: уж очень приятны были его мысли.

Не покушаясь на его гнев, вы не можете указать ему хотя бы на то обстоятельство, что в газете извозчик читает исключительно крикетовые новости и что передовица его газеты написана на вечную величковскую тему:

– В зубы тому, кто не англичанин!