Дневник. 1914-1916

И такие атаки, вызванные не то отчаянием, не то безысходностью, кончаются странно, но в то же время и естественно: малка часть дерется беззаветно и колотит большую. Таким или приблизительно таким состоянием безвыходности объясняется и сарыкамышская история, когда одна рота привела в плен штаб одной из турецких дивизий. Так недавно и здесь полковой фельдшер одного из полков несчастной 77-й дивизии совместно с подпрапорщиком того же полка захватил в плен до 30 человек австрийцев, разместившихся спокойно в халупах занятой ими деревни. Положение было такое, что или погибай уходя, или попытайся спастись нахальством, безумной смелостью и решительностью. Они выбрали последнее: ворвались с каким-то диким криком в халупу и обезоружили неприятеля. Потом в другую, третью. Успех был полный. Подпрапорщику дали Георгия, а фельдшеру – шиш.

Игнатий Козлов

Калужской губернии крестьянин,
Игнатий Семеныч Козлов,
Под самое сердце был ранен
Шрапнельным осколком врагов.

Без чувств, обливаяся кровью,

Он долго на поле лежал…
И злой ураган к изголовью
Глубокие ямы копал.

Очнулся он темною ночью:

Звездное небо во мгле,
Как мать над поруганной дочью,
Склонилося нежно к земле.

И тихо, беззвучно рыдая,

Рукою он рану зажал,
И, слабые силы сбирая,
Напрасно на помощь он звал.

Свидетели жаркого боя —

Темнели деревья вдали
И в страшной долине покоя,
Казалося, смерть стерегла.

Минута идет за минутой,

Как гордый палач, не спеша.
Как больно в груди изогнутой,
Как тяжко томится душа.

Наутро его подобрали

И к нам умирать принесли.
Товарищи молча стояли
И молча обратно ушли.

Недолго Игнатий несчастный

Родную семью вспоминал, —
Уж взор его, кроткий и ясный,
Как звезды к утру, потухал.

Все реже и реже дыханье,

И взор все мутней и мутней…
Последний толчок, содроганье
И хруст, еле слышный, костей.

27 сентября

«Пальчики»

Наряду с геройством, беззаветной удалью и прямо изумительным терпением видишь примеры – и не только примеры, а целые явления – трусости, лжи, притворства и нахального лицемерия. Два дня назад пришел молодой солдат лет 20. По лицу было видно, что на душе у него нечисто: такие лица бывают у трусливых детей, сваливших вину на другого и чувствующих, как раскрывается правда и обнаруживается истинный виновник. Притворное изумление в глазах, растерянность, очевидная боязнь – все перемешалось и отразилось на лице гнусною гримасой. В обыкновенное время лицо его было, вероятно, даже симпатично, во всяком случае, сносно – теперь оно было обезображено притворством и ложью. «Что у тебя?» Молчит. «Что болит? Ранен?» Молчит. «Ребята, что он – больной?» – «Никак нет, контуженный». «Ты контужен?»

Какая-то недоверчивость и робость засуетилась в глазах. Он замотал головой в знак согласия и тотчас, не дожидаясь вопроса, начал жестами объяснять, как над головой у него разорвался огромный снаряд, как он упал и пр. и пр. Через наши руки прошло немало контуженных, и мы приблизительно знаем в общих чертах их психологию, т. е. психологию отношения к своему состоянию и объяснение этого состояния. Если контуженный лишился речи, он при разговоре страшно суетится, мычит, издает страшные звуки и вообще пополняет свою мимическую речь речью звуковою, не словесною. Этот словно воды в рот набрал: ни звука, ни шепота. Видно было, что он сознательно сжал так крепко губы, следил упорно за каждым движением, много ночей обдумывал свой план и путем подготовки, а может, и тренировки, выработал в себе некоторую способность не растериваться под окриком и перед всякой неожиданностью настолько, чтобы произносить слова.