Дневник. 1918-1924

После обеда Альбер сонный, удрученный тем, что арестовали Кузьмина — отца барышни, привезшей с юга Алика. Играл мне свои стансы. Увы, пальцы у него уже не так гибки. Доктор требует, чтобы Татана держали в кровати…

Стип и Степанов торопят меня с корректурой Эрмитажа, а мне вечером некогда приткнуться, и вечно кто-нибудь придет. Взбесило меня то, что вместо утерянной Степановым обложки Нарбута к «Медному всаднику» он заказал Конашевичу новую, и он сделал на ней виньетку памятника Петра в своей дряблой, развращенной манере.

Пятница, 21 октября

Рисую оба Павловска. В 11 ч. репетиция с Монаховым, Хохловым и обеими переменами. Ссора Комаровской с Монаховым из-за ее опоздания и записи ее в журнал. Монахов взял благодушный тон и все уладил. Она продала свой перстень за 12 млн.

В Обществе поощрения заседание с Ольгой Федоровной и ее крючконосым, бритым, но довольно симпатичным жидком, Хортоном. Втроем с дочерью они составили проект контракта на издание «Басен» Крылова с иллюстрациями ее мужа Серова.

Прочел милую пьеску Лабиша.

Суббота, 22 октября

Начал красками храм Дружбы. Сделал для Кедринского две копии костюмов «Мнимого больного», но дам ему оригинал, ибо копия не удалась. Беседа про ЧК, во время того что Зина писала портрет Ати, остроумный.

Приходила Катя вся в слезах, умоляла, чтобы я похлопотал за Колю, письма которого становятся все более похожи на вопль отчаяния и паники.

К чаю Верейский. Он меня рисовал, пока я читал вслух прелестный первый акт пьесы Лабиша.

Воскресенье, 23 октября

Ужасный снег и слякоть. Работаю над Павловском. Приходили Альбер с Жарновским. Я торопился на заседание Совета в Эрмитаж, перебирали замшелые декорации «Ученого комедианта» Мацулевича…

Ввалилась О.Ф.Серова с Капланом. Последний уже растерял мечту о сверхдоходах от продажи «Басен» за границей, и они пришли испрашивать моего благословения. Я им дал и обещал написать предисловие, но что я напишу, ведь я терпеть не могу этих работ Валентина.

Знакомая Зины г-жа Гильдебрандт просит Зину перевести ее детей в католичество.

К чаю С.Жарновский, без уведомления Музалевского о своих проектах, затеях, интригах. На выставке городских работ побывал сам Зиновьев. Опоздал на два часа, а во вступительной речи обрушился на кафе на Невском, где, о ужас, поют цыганские хоры. Вдруг голос из толпы: «Там, видимо, и задержались?» Самое курьезное последовало на концерте: выступление «Живой газеты», сообщавшей под-текстовые новости, и представление в «лицах» — политический фельетон о трудностях жизни в связи с помощью голодающим. Кончилось все это тем, что «баба-работница» рьяно обрушилась на власть, объявив, что она снимает с себя последнее, чтобы помочь братьям на Волге. Затем была представлена, как водится, «чистка партии». К столу инквизиции вызывались разные господа и браковались за прошлое, за их принадлежность к офицерству и буржуазии, но с восторгом принимались те, кто был пролетариат.

Самого Зиновьева Жарновский встретил гуляющим пешком с женой на Невском и Морской. Здорово же они окрепли. Изумляет способность таких вибрионов, способных без устали возиться со всей этой чепухой. Жарновский особенно увлечен созданием Общества друзей Старого Петербурга, на что он уже имеет благословение властей. Ему из Смольного даже обещали деньги…

Понедельник, 24 октября

Утром забежал В.К.Макаров. Комиссарство во дворце Гатчины уничтожено, и он полный властелин. Все еще надеется, что Ятманов внемлет его старанию. Найден тайный ход от памятника Павла к «Эхо». Он был замечательно заделан и скрыт еще при Александре III. Владимиру Кузьмичу пришлось сделать обложку для его книги о садах Гатчины.

Монахов докладывает о борьбе в Сорабисе из-за окладов и ставок. С каким упоением хитрения, мошенства, система изматывания. Тупые дикари, берет отчаяние.

Вечером на Салтана, сижу рядом с Софьей Федоровой. Мечтает о Париже, о Дягилеве. Готова на все, только бы он ее взял. Оказывается, они с Олениным собирались разводиться из-за ее увлечения немолодым английским офицером, который решил бежать и которого она надеется снова найти там. С Петром Сергеевичем они все же друзья, и он трогательно о ней заботится. Ее ужасно угнетают условия жизни. Большевики ей ассигновали в нынешнем году 25 000 в месяц и академический паек.

Экскузович избегает меня. Уж не собирается ли он исключить меня по сокращению штатов? Впрочем, я им больше не нужен. Купер с омерзением его называет аферистом, но ладит с ним и обделывает делишки. В театре появилась кикиморочная рожа Оскара Рогера. Он здесь на четыре дня, на чем-то злостно спекулирует. Вещей Оргу не вернули и едва ли вернут.

Вторник, 25 октября

Юрий вместо того чтобы идти спать к матери (живут в общежитии студентов при Кебене — часть дома Зоологического музея), вернулся: там пожар от топки, погиб архив Кебен (Ферсман рад, почему?). Выгорела парадная зала. Квартира Юриной матери не пострадала.