Дневник. 1918-1924

Сплю как убитый. Обед у Альберта по поводу рождения его пропавшего (ходят слухи, что он в Америке) сына Альберта Альбертовича. На меня натравливает какую-то злосчастную вдову Сапожникову, муж которой был офицер, что-то мазал и дружил с Альбертом и Хорватом. Последнее время она учительствовала в Екатеринославской губернии, и ее оттуда отправили на родину, в Петербург, ввиду ее болезненного состояния (она страдает эпилепсией), и выходит, что здесь надо представить удостоверение в том, что она восемь лет служила на одном месте. Вот она на меня и обрушилась: «Ведь ты всемогущий! Вас все власти слушают (уж не Альберт ли ей этот вздор напел!). Ведь вы президент Академии!» Насилу от этой несчастной полуюродивой отмахнулся. Тогда как Альберт вызвал Руфа и натравил даму и на него. У того сразу нашелся исход. Он убедил Альберта, чтобы тот ей и выдал, что она у него безотлучно служила все восемь лет. Как бы Альберт не вляпался! Кроме того, у Альберта была еще молоденькая, дважды разведенная, довольно смазливая бабенка (Гаука не могла мне назвать фамилию) с длинными двумя косами за спиной. И откуда он их подбирает? Сам он сейчас занят двухсерийной акварелью для какой-то научной геологической диаграммы. С Гауками самый дружественный тон. А.В. даже поставил на обед бутылку вина, а Любочка ходила закупать всю провизию, ибо сам Альберт, пригласив гостей, вовсе до 2 часов не заботился, чем он будет их кормить. К чаю у нас Альберт, полный розовых надежд, разделяемых Акицей, и Стип, подобно мне, мрачно оценивающий положение. Поговорили с ним и об Эрмитаже. Убеждал его активно заняться оккупацией комнат Зимнего дворца рядом с библиотекой под выставку рисунков (единственное место, где можно поместить картоны Джулио и Снайдерса). Его это раздражает, как все то, что грозит его вывести из того оцепенения, в которое он впал в качестве хранителя отделения рисунков. Вообще он ужасно распустился. Заговорил я и о назревающей необходимости ликвидировать никчемный, на замок закрытый музей Общества поощрения художеств. Тут у него опасение, что-то будет тогда с Машуковой! Господи! Пристроим ее как-нибудь.

В газетах напоминание о карах за сделки на черном базаре и запрешение въезда безработных в Москву ввиду признания «массовой безработицы». У Альберта сведения, что Арсенал на Выборгской совершенно распускается из-за отсутствия заказов и сырья. Вообще отовсюду слух о ликвидациях, о тяжелом экономическом кризисе. Да разве мы из него выходили? Или это все дальнейшие фазы продолжающегося разложения?

У Татана род романа (рано начинает) с прелестной Катей Серебряковой, просиживающей с ним часами.

Суббота, 19 мая

Сыро, прохладно, дождь. Газоны в садах зеленеют, но почек еще не видно.

Иду в АРА. Кини застрял на границе с Финляндией из-за своего начальства; у него виза была на Ригу. М-м Кини приходила одна, сообщила о случившемся и в Наркоминдел. Это скоро устранили. Теперь и Кини, и его начальство — престарелый, эффектный, бритый господин с бледным лицом и громадными зубами — оба сидят в кабинете и что-то спешно приводят в порядок. Сегодня же они уезжают в Москву, где решается участь представляемой им организации Союза христианской молодежи, кормящей колоссальное количество студентов (в ожидании беседы я читал диаграммы, развешенные по стенам, и поражался!). Возможно, что она остается (несмотря на недоброжелательство властей, больше чем сама АРА).

С Кином я поговорил насчет заказанного Реншау эссе. Авось это вообще минует меня. Реншау я передал список Большого драмтеатра. Но какая пытка с ним разговаривать (а как раз сегодня еще дали получить по извещению пайки).

Захожу в Общество поощрения. Масса соблазнов на аукционе Платера: маленькие саксонские тарелки (Акица давно просила), всякие чашки, «Танец в гондоле» во вкусе Маджоретто (оценены всего в 300 лимонов), альбом с рядом голландских рисунков XVII в., среди коих серия прелестных нервно набросанных городских видов, ряд декораций Роллера и Квалио (уже, увы, превосходящих мои средства), семейная группа Дезарно и его семейство.

В Эрмитаже захожу к Автономову. У него был на днях Ятманов и решительно потребовал удаления портрета Александра I (дабы не получился его «апофеоз»), Я настаиваю, чтобы хотя бы монументальная рама осталась на месте. В передней можно устроить паноптию. В общем, действительно получился «Гром победы, раздавайся!». Тройницкий очень возбужден вчерашним заседанием, подготовительным к конференции комиссий, и Ерыкалов и сам Ятманов прямо и откровенно потребовали, чтобы вместо всяких теоретических докладов Эрмитаж высказал свои пожелания и планы, и это и ляжет в основу дальнейших работ. Все остальное просто игнорируется. Что это, действительно-таки доверие (и мое непрерывающееся, впрочем, вполне убежденное рекламирование всюду Тройницкого), или же желание убить окончательно конкурента Зубова, интригующего через группу хранителей дворцов и музеев? Решено вечером у меня собраться с Нерадовским для наметки основных положений эрмитажного доклада. Ох, зазнается Тройницкий!