Дневник. 1918-1924

Вечером были Стип и Шейхель. Я разглядывал и снабжал пометками приобретенный через Степана иллюстрированный каталог Семеновского собрания, а те двое в то время изводились в споре о моменте. Стип снова сорвался с цепи и люто ненавидел рабочих, прямо требуя предать этих лентяев и прохвостов виселице и расстрелу. Шейхель комично реагировал с восхищением: «Степан Петрович!» — и пространно заступался за рабочих, несших до сих пор такие тяжелые тяготы, в то же время пытаясь обосновать какую-то святость «революции». Акица одно время принимала тоже участие в споре, но потом удалилась, так как у нее все еще нарывает палец, что ее только раздражает. Огорчена она и за Лелю: та ей сегодня сообщила, что Борис грозно потребовал ее к себе в комнату и задал категорический вопрос: действительно ли все между ними кончено?

И когда она это подтвердила, то потребовал от нее ко вторнику письменное о том извещение. Это пахнет шантажом! Видимо, просто беспутному приятно сохранить хотя бы угрозу в виде своих поклонниц и содержанку. Надя — та сходит совсем с ума, но как будто без настоящего успеха.

Снова приходил Дементий (дворник), на сей раз перепуганный декретом о заселении буржуазных квартир. Мы как будто под эту категорию не подходим. С другой стороны, он берется нас оградить от постоя, так что запишет на нашу квартиру свою жену и жену швейцара! Беда в том, что по нашей лестнице две квартиры пустые. Вдруг поселятся какие-нибудь разбойники! Самый декрет Володарского сильно отдает провокацией и положительно на сей раз не без немецкого подкупа (хотя, с другой стороны, и без всякого немецкого подкупа у русских людей достаточно на то глупости). Ведь в ужасе от такого сожительства петербуржцы готовы принять к себе не то что немца, но и зулуса!

Другой декрет с одновременным обложением как будто совсем нас минует, ибо мы (как будто) не подходим ни под одну из перечисленных категорий. Дворник, впрочем, утешает, что ко вторнику «их след простынет», но покамест они все же сделают, как велит данное начальство. Поистине кошмар! Кока читает книгу Эрнста о Рерихе и наслаждается (он достаточно умен, чтобы не возмущаться). Автор напропалую разошелся самой беспардонной лестью и безвкусицей, увенчанной красноречием. Нет, Эрнст очень услужливый парень, но я ему не верю ни на грош.

Воскресенье, 3 марта

Стоят дивные, не особенно холодные дни, и это еще единственное утешение. Зато политическая конъюнктура принимает все более гротескный характер. Именно трагического я ничего не усматриваю, нет, это не для Микеланджело, это для Домье и даже местами для карандаша. Ругон-Маккары ссорятся, возятся, взывают, тут же подписание мира, тут же хлопочут о партизанской войне. А Бертраны аплодируют, выносят резолюции, делают тоже вид, что «работают», но на самом деле лишь глазок их посматривает в лицо, и они только норовят, как бы вовремя стибрить и улепетнуть. Впрочем, и у Ругонов то же намерение выявляется. Недаром воскресла знаменитая российская формула: «За Урал!» (это они называют то любовью к родине, то любовью к революции), и недаром воскресли понукания к эвакуации. Господи, неужели, действительно, подлинно русские так изморены, что не сбросить одной судорогой хребта эту тень! Или этому подлинно русскому так и нужно, чтобы тыл дошел до своего предельного бесправия и чтобы тогда ее съел аккуратный, чистенький хирург-сосед!