Дневник. 1918-1924

Вечером состоялось второе заседание (для меня первое) нового художественного Совета в Александринке. В него входят, кроме меня, и старые члены: Юрьев, Экскузович, Карпов, Смолич, Д.К.Петров, Соков, Кристи, Хейфец, вновь приглашенные — Хохлов, Лешков и Вивьен, выбранные от Рабиса, Сергей Радлов, «сам» Адриан Пиотровский, рожденный великой Пастуховой от великого Зелинского, действительно с виду «очень гениальный юноша» (ему на вид не более двадцати пяти), в бумазейной курточке, безбородый, со сверкающим взглядом мигающих и выкатившихся глаз, с речью хотя и тусклой по звуку, но весьма стройной и производящей ( желавший в этой компании производить) впечатление совершенной толковости. Спустя первые полчаса, как раз во время одной из бесчисленных инструкций, неумолимых своим разоблачением разобиженного Лопухова, что-то все настойчиво доказывавшего в «интересах актива», я обратился к соседу Экскузовичу с вопросом: а ведь, пожалуй («пожалуй» так, для формы, в глубине же просто убежден), этот состав совсем такой же бестолковый, как и прошлогодний, на что получил ответ: «В семь раз больше». Во время пышной, адвокатской речи Хейфица тот же Экскузович обратился ко мне с запиской: «Александр Николаевич, какой прохвост!» Зато Юрьев, вообще нервничавший и обрывавший очень бесцеремонно и. Пешкова, и Карпова, и Петрова, умиленно слушал то, что говорил юноша и даже шептал: «великолепно», «чудесно», когда что-то, впрочем, не очень глупое (но внутренне лукавое, имеющее значение подхалимства) принялся развивать Пиотровский, вероятно, нравящийся ему, кроме того, и в качестве «мальчика». Я финал не слышал и ушел в 10 часов, вызванный (по условию, заранее) телефоном из дома, но и того достаточно, что я наслушался и в чем царила (и по мнению абсолютной бездарности Юрьева, и по милости абсолютной внутренне присущей враждебности всех собравшихся) полная, безнадежная, а в результате совсем, разумеется, и бесплодная бестолочь.

Впрочем, не успел я придти домой, как уже звонила Осокина с сообщением принятого решения: продолжить прения еще и завтра. В начале шло обсуждение намеченного репертуара, затем прения — на выяснение каких-то обид, затем на выяснение задач Александринской и Михайловской сцены; тут-то «юноша» и обнаружил стремление завладеть старой студией и сделать из нее опытную мастерскую новейших поисков, откуда она смогла бы обустраивать старый театр и где она на свой лад исковеркала бы всю молодежь труппы. Я молчал как рыба, но с менее тягостным чувством, ибо я как-никак и в этой среде показал, что я умею и на что-то годен. Дельно сказал Смолич о роли в успехе сезона удачных в распределении пьес по режиссерам, дабы каждому дана была возможность вскрыть существо пьесы.

В ответ на персональный очень глупый выпад Вивьена против Петрова за то, что лучшие свои силы отдает на сторону («балалаечки»), последний вывернулся остроумно, поставив вопрос ребром: или мы здесь должны обсуждать репертуар, или мы здесь будем критиковать Юрьева, а так-де выходит, что мы заняты «свержением власти». Он же служит как умеет, и иного отношения от него требовать нельзя.

Банальщину понес о классиках против Петрова, ему остроумно ответил Пиотровский, требуя поисков «новых канонов», задач через наследство прошлого и во имя «нового строительства сцены» и новой драматургической системы (в ожидании все еще не являющихся новых авторов), Леш-ков вдруг провозгласил преимущество над всеми «Плодов просвещения» и несколько раз возвращался к своему обращению играть Митрофанушек в «Недоросле», хотя о последнем вообще не было речи. По Радлову, «не все классическое — классика», что же касается «Сарданапала» Байрона, намеченного к постановке, «то его нельзя давать, ибо он — апофеоз монархического индивидуализма и никак в тон наших запросов не включается». Интереснее же та пьеса классического репертуара, к которой может быть найден современный ключ (это почти дословно, что и я всегда говорю). Немало трепали и Художественный театр. Кристи свалил беспринципность репертуара Михайловского театра на НЭП и тут же сообщил, что «ведь вот никто не сомневается, что тов. Ленин — гениальный (он произносил г по-хохлацки) человек, однако и ему не удалось провести коммунистическую программу». Я ушел на том, что Пиотровский намеревался прочесть целый исторический конспект истории театра, причем он все различал какие-то «гнезда»: гнезда классики, гнезда романтики…

Политическую ситуацию обсудили до прихода Кристи.