Дневник. 1918-1924

Кислейшие настроения. Все ожидал чего-то. Удручен вздорожанием. В субботу получил 65 рублей из театра за весь месяц, но 10 рублей должны были оставить Моте, здесь. Хватит на 5 дней! И никаких перспектив. Впрочем, сторожа здесь в этот месяц получили по 3 рубля. Макаров получил 100 рублей, и столько же, скрывая от нас, Тройницкий. Это прибавка… по секрету от Акцентра.

Ночью вчера прочел статьи о театре и даже кое-что, пользуясь бессонницей (от света окна без занавески), записал на форзаце «Идиота», но затем написал пять страниц. Видел, что топчусь на месте. Трюк-то мил, а содержания настоящего нет, не знаю, что сказать, и [не] умею говорить по-нынешнему.

Вечером вчера нудный разговор с Акицей на тему о нашем отъезде, о невозможности что-либо захватить из коллекции. Совсем раскис, живо себе представляю новые все мытарства и хлопоты здесь — насколько там я некстати, более забытый за эти восемь — десять месяцев, нежели в прошлом году, когда приподнялась радость друзей меня увидеть после стольких лет. А потом и увидать, и восчувствовать таможенных мейерхольдов, гвоздевых, мокульских, кузнецовых и тутти кванта. Благодарю покорно! Но, увы, здесь тоже нельзя оставаться. Деньги за проданную на выставке в Мальме картину «Итальянская комедия», за которую было получено (после десяти лет!) в Париже 400 долларов, кончаются, и никаких дальнейших перспектив. Ох, тяжко. А покамест «видимость жизни», «декоративная сторона» — самая прелестная. Особенно здесь, в Гатчине — чудные дворцовые комнаты. Богатая, солидная мебель (Татан даже спит в старинной прелестной детской кровати, я уверен, служившей когда-то Александру II. Случайно затерялось ее происхождение), роскошный парк, простая, но обильная и вкусная еда. Еще свою [руку?] приложила к моему расстройству Зина Серебрякова, гостившая два дня и вчера утром уехавшая. Она все говорила о своем отъезде, и для этого она должна реализовать что-либо из своей обстановки. Но все вещи у них ломаные, да и никому по нынешним временам не нужны, например, комод XVIII века, картина Скьявоне (XIX). Ведь это то, что никтосейчас не покупает. Да и все ее разговоры всегда такие нудные.

Пошел вчера вечером с Атей развлечься в синему по совету Макарова — «Человек без имени», было очень занятно, но картины скорее меня как-то расстроили. Беспокоит еще и та мысль (после совершенной третьего дня вечером с Макаровым, Зиной и Юрием прогулки к Приорату, где теперь экскурсионная станция и пятьдесят чистых кроватей, ожидающих прибытия каких-то студентов), что Макаров ожидал от меня каких-то докладов, лекций. Я уже не способен на это абсолютно. Как же мне «тогда оплачивать ему» за его благодеяния? И бывают же счастливцы (бывали прежде здесь!), знающие на практике, что такое независимость!

Среда, 25 июня

Два дня, понедельник, вторник провел в городе, пришлось переночевать из-за заседания плановой комиссии, но не жалею. Заседание оказалось более оживленным и легкомысленным, нежели обыкновенно бывают. Председательствовал Ятманов, сразу нас порадовавший тем участием, которое высказал исполком к нашим музейным тревогам из Москвы — результат прочтения моего «письма» (не знаю, читал ли он в исполкоме самый мой текст или только использовал его для своей речи). Тем не менее, и несмотря на признание исполкомом необходимости сделать все зависящее для четырех особняков (тогда как Москва настаивает на ликвидации Шуваловского и Юсуповского, напрямую выражая, но пока еще не в официальной форме, Троцкой, с целью использовать заключенные там коллекции для Москвы), как дошло до обсуждения вопросов, как быть с Юсуповским и Шуваловскими дворцами, неожиданно ужасную чушь понес Ерыкалов (это стало его специальностью за последнее время), вздумавший рекомендовать размещение юсуповских коллекций в «общипанном» Архангельском, с верностью себе Исаков был в оппозиции и, разумеется, в качестве верноподданного за Москву. Были прочитаны и пассажи из моего доклада, касающиеся этих двух дворцов, что расчистило как-то вопрос.