Дневник. 1918-1924

Да и какой имеет смысл хотя бы произведение учета всех художественных вещей, когда, в сущности, они всегда будут полезны и дороги лишь немногочисленной избранной кучке. Я первый сторонник музеев, но сам признаю, что музейная сеть — величайшее и нелепое зло. Считать каждую поповскую[16] чашку, каждый рисуночек, каждую гравюру за «музейную вещь» — это значит пожелать объять необъятное, обюрократить государство, обречь на тяжелое расстройство пищеварения, а главное, это значит погубить тысячи и сотни тысяч предметов, только что признанных «народным достоянием», а, следовательно, подлежащих сбережению. Погибнуть эти вещи должны от двойных причин: во-первых, в страхе перед органами регистрации (безвредную опись специально не составишь), или в результате подпольного хранения и обмена художественных произведений, потери будут неисчислимыми, не подлежащими какому-либо учету. Погибнут они уже потому, что перестанут отвечать своему прямому назначению, их запрут в секретные хранилища или припрячут в погонных километрах картинных галерей и т. д.

Сейчас часть вещей в музеях, часть не в них — это вполне нормальный порядок, ибо одна сторона как бы дополняет другую в отношении научной, так и эстетической (кому что нужно), а главное, сберегается, если уже часть вещей будет собрана. Я, впрочем, думаю, что беру на себя лишний труд, доказывая очевидное. Кто из серьезных людей (из не-Ятмановых) станет спорить, что искусству тем лучше, чем свободнее оно пронизывает всю толщу общественной жизни. Сторонникам преклонения перед рабочим классом следовало бы мечтать, чтобы и в пролетарской среде оно сохранялось. Несколько иначе обстоит дело с произведениями исключительными…»

Среда, 5 февраля

Сегодня на очередном заседании Совета хранителей Эрмитажа согласно моей рекомендации решено приобрести картину Караваджо «Бахус» за 100 тысяч рублей. Вот текст моего представления.

«Совещание Картинной галереи Эрмитажа выступает с предложением приобретения картины Караваджо «Бахус», опираясь на следующие соображения.

Принадлежность картины кисти основателя «натурализма» представляется безусловно достоверной. Начиная от технических приемов, кончая концепцией в целом, все говорит о том, что мы имеем произведение автора «Корзины фруктов» миланской Амброзианы, берлинского «Амура-победите-ля» и картин в церкви Сан Луиджи деи Франчези. Особенно характерна для мастера трактовка тела и гроздей винограда, служащая отличительными атрибутами бога вина. Вполне в духе Караваджо и освещение картины. Если оно и не соответствует пресловутому «погребному» освещению, обычно ставившемуся в упрек художнику критиками академического толка, то все же оно отличается той резкостью, которая давала мощному кователю форм возможность их выявлять с особой пластической определенностью. При этом, однако, особенный интерес придает данной картине именно то, что в ней сделана поражающая передовитостью своего достижения попытка решить проблему реалистического пленэра. Особенно прекрасны при всей своей сдержанности столь полнозвучные отношения тонов лица, венка из виноградных листьев и пейзажных далей — к небу, покрытому плотной пеленой облаков.

Интерес к картине возрастает, если обратить внимание на то, что перед нами, по всей вероятности, та самая картина мастера, о которой упоминается в биографическом очерке, посвященном основателю натурализма, современника Караваджо Балионе в его книге о папе Урбане. Относящиеся сюда строки гласят: «И первой картиной, написанной Микель Анджело Америго по прибытии в Рим и переезде в дом художника Джузеппе Чезари, был «Бахус» с различными гроздьями винограда, сделанными с величайшим старанием в несколько суховатой манере». Основываясь на тексте того же очерка, создается почти полная уверенность в том, что мы имеем в данном случае автопортрет юного мастера, вынужденного в те дни из-за неимения средств на наем натурщиков пользоваться собственным отражением в зеркале, дабы писать согласно своим принципам, не отступая ни на шаг от природы.