Дневник 1931-1934 гг. Рассказы

Но сбежав по ступеням вниз, я все поняла — на набережной был праздник, и полицейский прочел это на моем лице. Торжество света и движения. Конфетти солнечных зайчиков, длинные серпантиновые ленты воды, музыка слепого скрипача. Да, этим утром я ступила на остров Радости. Река и я слились, нас обеих обнимало блаженство, и конца ему не предвиделось. Река вместе со мною радовалась стремительным подводным течениям, совершающимся в самой глубине приливам и отливам, всей этой темной таинственной деятельности, затаившейся на речном дне.

Большой колокол Подводного собора пробил двенадцать раз и возвестил начало торжества. Баржи медленно плывут под солнцем, и от их гладко отполированных бортов, как с карнавальных колесниц, летят во все стороны букеты ярких красок. На их палубах флагами развивается белое, розовое, голубое, вывешенное для просушки белье, детишки играют с собаками и кошками, женщины торжественно и уверенно держат руль. Все отстирано, отмыто, и движения замедленны, точно во сне.

Но едва я подошла к самой кромке воды, праздник сразу кончился. Его как обрубили. Я увидела трех мужчин, длиннющими ножницами выстригавших водоросли. Я вскрикнула, но они равнодушно продолжали свое дело. Одного из них мой испуг рассмешил: «Это же не ваши цветы, — сказал он. — Нам приказал Департамент благоустройства. Туда и жалуйтесь». И быстро-быстро они покончили со всеми зарослями, отправив вялые ошметки вниз по течению.

Так моя баржа отчалила от острова Радости.

А в почтовом ящике я обнаружила распоряжение речной полиции о перемене места. Английского короля ждали с визитом в Париж и рассудили, что ему не понравится зрелище плавучих домов, белья, развешанного на палубах, ржавых труб и баков с водой, щербатых, с выбитыми ступеньками судовых лесенок и прочих цветочков, выросших из нищеты и лени. Нам всем предписывалось отправиться гораздо выше по Сене, но никто не мог разобрать, куда именно, — таким суконным канцелярским языком все это было изложено.

Один из моих соседей, одноглазый велогонщик, пришел поговорить о предстоящем выселении и припомнил, что вроде бы нет закона, дающего право посудинам наподобие наших торчать в самом центре Парижа, накапливая на своих днищах и бортах заросли мха. Толстяк художник, обитавший у противоположного берега, всегда потный, всегда в рубашке нараспашку, предложил, чтобы мы вообще не двигались с места в знак нашего протеста. А что может случиться? Самое худшее, раз уж нет законов, прямо запрещающих нашу стоянку, полиции придется пригнать буксир, построить нас в ряд и как арестантов отконвоировать вверх по реке. Хуже не будет. Вот эта возможность и перепугала кривого велосипедиста, потому что, как объяснил он, его плавучий дом недостаточно прочен, чтобы выдержать напряжение, оказавшись в строю с более тяжелыми и крепкими баржами. Ему вали об одном плавучем домике, который развалился во время такого путешествия. И он вовсе не думает, что и мой кораблик может не выдержать подобного испытания.

А на следующий день одноглазый был оттащен от нас своим приятелем, который привел туристический пароходик; он исчез на рассвете, по-воровски, гонимый страхом перед коллективными действиями. А потом двинулся и художник — тяжело, медленно, потому что его баржа была куда тяжелее. У него там были и рояль, и гигантские холсты, весившие куда больше, чем мешки с углем. Его побег оставил зияющий прогал в нашей шеренге, словно во рту выпало несколько передних зубов. Тотчас же это место было занято обрадованными рыбаками. Они явно жаждали нас выпроводить, и думаю, их молитвы оказались куда доходчивее наших, потому что в письмах из полиции очень скоро стали звучать все более настойчивые нотки.

Я была последней, кто остался на месте, все еще надеясь, что мне удастся устоять. Каждое утро я навещала полицейского начальника. Я всегда надеюсь, что ради меня сделают исключение, что ради меня можно поломать законы и правила. Не знаю почему, но именно так и случалось очень часто. Шеф полиции был со мной чрезвычайно любезен, позволял мне часами сидеть в его офисе и давал читать брошюры, чтобы я не скучала. И я погрузилась в историю Сены. Я узнала число затонувших барж, столкнувшихся туристических пароходиков и количество самоубийц, которых спасла речная полиция. Но закон оставался несокрушимым, и шеф потихоньку посоветовал мне отвести мой дом к верфи поблизости от Парижа и заняться там его ремонтом в ожидании разрешения вернуться. Ремонтная верфь была недалеко, и я приготовилась к приходу буксира, который оттащит туда мою баржу.