Дневник (1964-1987)

Это одна сторона дела. Другая состоит в том, что и человек, будучи системой среди других систем, не составляет исключения, когда речь идет о самых общих определениях единичного. Если природа единичного относительна в указанном смысле, т. е. если свойства всех вещей проявляются только в отношении к другим и являются, таким образом, чем-то общим для них, результатом их взаимодействия, а не замкнутым в себе качеством, то и человек в окружающей его среде не должен и не может противопоставляться ей. Эта, казалось бы, совершенно элементарная истина, между тем, не додумывается очень часто до конца. Если природа человека такова, то нельзя, очевидно, и противопоставлять объективное субъективному так, как это сплошь да рядом делается у нас. Объективный мир, такой, каким он окружает человека, это совершенно реальный мир, который существовал до человека и будет существовать и после его смерти, после гибели, распада этой системы, которая называется «человек».

Но нельзя забывать, что пока система существует, она взаимодействует с окружающей ее средой и то, что она есть для этой среды, с одной стороны, и то, что эта среда есть для нее с другой — это результат данного взаимодействия. Следовательно, свойства мира существуют не вообще, не безотносительно к чему-либо, а в данных взаимоотношениях. Можно поэтому сказать, что свойства мира меняются с распадом или появлением каждой качественно другой системы и человек не посторонний наблюдатель, а делатель свойств мира (как, впрочем, любая другая система) и эти рожденные, благодаря его существованию и деятельности свойства, принадлежащие столько же ему, сколько и взаимодействующей с ним среде, и осознаются им.

Но в познании мира человек прибегает, кроме того, к помощи посредников. Если перед ним объект «А», то изучая его, человек не ограничивается своим взаимодействием с ним. Он привлекает к себе на помощь посредника — объект «Б». С объектом «Б» он тоже взаимодействует, как и с объектом «А», но, кроме того, он создает условия, при которых возникает еще взаимодействие между «А» и «Б». Таким образом, человек, наблюдая над тем, как меняется его собственная взаимосвязь с объектом «Б», когда этот последний взаимодействует с объектом «А», рассматривает объект «А» как бы не только своими глазами, но и глазами объекта «Б». Вещи многозначны: сколько отношений, столько значений.

30 октября. Прочел «Процесс» Франца Кафки. Наверно, не только я, но и многие, бодрствуя, не переживали события с такой остротой, как во сне. Самое страшное, что я испытал — были кошмары, а в Финскую войну я видел сон, в котором не было никаких событий, но который открыл передо мною никогда не испытанное так ярко чувство счастья. Почему же писателю не воспользоваться всем этим: сдвигами реалий, накопившемся у каждого человека запасом ассоциаций, полученных им во сне, воспоминаниями чувств и опытом сновидений? То, что это можно, открыл, по-моему, Кафка. В «Процессе» он делает это с большим тактом. Арсенал переживаний, полученный каждым из нас в ту третью часть жизни, которую мы спим, но живем и чувствуем, Кафка берет на вооружение. Он этим пользуется вовсе не затем, чтобы рассказывать нам небылицы. Он это делает для того, чтобы мы острее, обнаженнее почувствовали свою реальную жизнь, ту ее сторону, которую так сильно чувствует он, и хочет научить нас, открыть ее нам.

6 ноября. Я читаю и, чаще всего, не насыщаюсь чтением, но в том смысле, что прочитанная книга не утоляет моих потребностей с достаточной полнотой. Автор оказывается по отношению ко мне как бы смещенным. Границы наших интересов, мыслей и того что и как мы чувствуем не совпадают полностью. Неужели надо писать самому, чтобы достичь удовлетворения?

20 ноября.

Вчера был в Филармонии на первом абонементном концерте этого года. Польская музыка:

• Монюшко (1812–1872). Увертюра к опере «Пария» (1869)

• Шимановский (1882–1937). Концерт для скрипки с оркестром? 1, соч. 35 (1916),

• Пендерецкий (род. в 1933). Элегия «Памяти жертв Хиросимы» (1959–1961)

• Лютославский (род. в 1913). Три постлюдии (1963–1965).

Во-первых, я убедился в том, что мои представления о современной музыке складывались в пределах очень небольшой амплитуды. Отсюда и степень ее понимания. Ничего подобного элегии Пендерецкого я не слышал. Претендовать на то, что я в ней разобрался, — не могу, но вот какие мысли она во мне возбудила.