Дневник

– На, возьми, вот мой номер. – Он протянул мне визитку золотистого цвета.

Я поднялся, в квартиру, мне снова налили водки, выпил. Принесли второе – жаркое, а на гарнир рожки. Я молча съел, ещё налили, выпил. Приехал священник. Гроб спустили на улицу, во двор. Зрелище было, конечно, то ещё. Священник отпевал покойницу, а вокруг толпились сатанисты с перевёрнутыми крестиками на груди и в футболках с Мерелином Менсоном и пентаграммами. Я стоял в стороне. В голове смешались все мысли – наркотраффик, сатанисты, менты, священник, но самое страшное для меня было то, что я знал теперь, что она меня любила. Вот она лежит в гробу, её лицо неестественное, белое, накрашенное, после падения оно тоже не совсем уцелело, лучше бы в закрытом гробу хоронили. Ну, вот я узнал, что она меня любила, но слишком поздно, ничего не изменить, лучше бы она меня ненавидела, но была жива. Сердце рвалось на части, слёзы сами катились по щекам.

После отпевания, все стали подходить по очереди и прощаться с покойницей, целовать в лоб, я не решался подойти, ноги у меня были ватными, голова кружилась, мне казалось, если я подойду к ней, то непременно потеряю сознание. Пошёл дождь и гроб закрыли, потому что от воды начал течь грим. Я так и не подошёл к ней, не положил цветы, не склонился над ней и не прошептал последних слов на прощание…

Приехал катафалк – старенький советский автобус, погрузили гроб в него, юркие сатанюги запрыгнули вовнутрь, села её мама, двери закрылись и автобус уехал. Я стоял один посреди двора, с букетом роз в руке, капли дождя стекали по моему лицу, смешиваясь со слезами и маскируя их, мимо торопливо шли прохожие, ежась от дождя, как будто ничего не происходило, не было гроба, священника, ничего. Мимо проходили люди, доносился гул автомобилей со стороны дороги, с крыши громко, струёй лилась вода. А во мне душа рвалась на части, я чувствовал эту боль, когда теряешь любимого человека – вместе с ним уходит часть тебя, что-то ломается внутри и должно пройти много лет, чтобы этот перелом сросся. Но даже когда он срастётся останется шрам на всю жизнь, и, хотя боли уже не останется, в сердце всегда будет щемить.

Ко мне подъехала машина, в окно выглянул дядя Ольги.

– Места не хватило?

– Нет, замешкал.

– Садись, поехали.

Я сел в машину. Всю дорогу он мне рассказывал про наркотраффик из арабских стран или наоборот в них, я не вдавался в суть его размышлений. Он что-то говорил, про работорговлю, оружие и что нас представят к награде, если я помогу ему распутать этот клубок. Мы приехали на кладбище, дождь размыл глиняные холмы, так, что нам пришлось оставить машину и продолжить путь пешком. Мы шли вверх, скользя по мокрой глине, которая налипала на туфли. Когда дошли, Ольгу уже похоронили, большая часть уехала на катафалке, остальные рассаживались по машинам. Мы увидели, что дорога была с другой стороны, можно было подъехать без проблем. Я положил потрёпанные цветы на холмик, возле креста с фотографией, на которой Ольга улыбалась.

Вечером я сидел во дворе под орешиной и плакал, глядя на звёздное небо, у меня было ощущение, что Ольга где-то там, среди этих маленьких огоньков, и она видит меня. Тогда-то мне позвонил мой тренер и предложил поехать под пик Ленина работать. Я согласился в надежде остаться там навсегда, уйти в другой мир, и отыскать её среди бесчисленных звёзд.

Когда вернулся с ледника, пришёл на «поляну», узнал, что с той же крыши сбросились ещё две девушки, на сатанистов стали устраивать облавы, а «полянщиков» разгонять, сажать в обезьянники. На нас натравливали гопников мы дрались с ними, выдирая из газонов трубы для полива, потом приезжали менты и арестовывали тех, кто не успел или не смог убежать.

Так прекратила своё существование «поляна», а со временем и вся тусовка. Сатанисты сняли свою одежду с символикой, стали ничем не приметными ребятами. Целая субкультура исчезла, растворилась в барах и подворотнях. Самые крепкие бились до конца, но проиграли, кого в армию забрали, кого посадили в тюрьму или психушку, где сделали из них овощей. Большинство уехали из страны, как и мечтали когда-то, в Санкт-Петербург.