Дневник, 2006 год

7 ноября, вторник. Рано утром В.С. отвезли на операцию, прошлый раз фистулу ей заглушить так и не смогли, будут делать это завтра. Это уже, кажется, десятое или одиннадцатое хирургическое вмешательство. По обыкновению, сразу же после отъезда, долго убирался в ее комнате. Выбрасывал обрывки бинтов, разные коробочки из-под лекарств и пр., перестилал постель.

Сегодня на семинаре обсуждали два рассказика Ксении Фрикауцан. Я перенес обсуждение с прошлого раза, потому что они не могли конкурировать с блестящим материалом Оксаны Гордеевой. Последняя и старше и опытней; Ксении 17 и свои рассказы она написала, с ее слов, в 16 лет. Все нормально, и язык и вся обстановка вокруг, но настоящая густая жизнь отсутствует. Маленький профессионал. Я долго раскапывал, чего же здесь не хватает, заставляя высказаться всех семинаристов. Их у меня сегодня 38. Грубо выражаясь, не хватает трагизма, совестливого отношения человека к тому, что предлагает ему жизнь.

Перед семинаром рассказал о 7-м ноября, т. е. о параде на Красной площади, многие ничего об этом почти не знают.

Обедал вместе с Тарасовым, Стояновским и Ужанковым. Тарасов только что вернулся из Италии и теперь в конце ноября уезжает в Кельн и Лейпциг. Я к шестидесяти годам уже объехал полмира, поэтому по-хорошему понимаю слабость к перемене мест и интеллектуальную жадность. Во время обеда выяснил, что молчаливый и таинственный Миша не успел рассказать начальнику ни о «приятном» — инструкции о переводе студентов с семинара на семинар, которую навояла наша кафедра, ни о «неприятном», о чем я его, в отсутствии ректора тоже проинформировал. Это о звонке Андрея Григорьевича Румянцева из Иркутска. Кстати, его уволили, даже не предупредив. Теперь он, закономерно, говорит, а зачем я буду добиваться у губернатора денег для студентов. Их у нас пока 21 и они, если не принять меры, могут оказаться последними. По большому счету мне станет легче, хотя ребят жалко, жалко до слез, но ведь в Москве вести их приходится мне, а числятся они за Румянцевым. БНТ быстро смекнул, что это означает, но теперь это его дело. Наши начальники удивительно живые люди, не теряющие ни одной минуты времени. Уже, кажется, успели попросить квартиру, и Москва им, естественно, отказала. Зато сами, без постороннего совета, втихаря…

Утром позвонил Леня Павлючик. Буду ли я смотреть «Тихий Дон»? Речь шла о том фильме, который Бондарчук снял в начале перестройки на итальянские деньги, и материалы к которому недавно вернулись в Россию. Фильму идет жуткая, отторгающая и настораживающая реклама. Я уже заранее смотреть отказался. Леня хотел отзыва для газеты, я сказал, что ради этого времени тратить не стану. А вот после ужина совершенно внезапно посмотрел, накатили какие-то мысли.

8 ноября, среда. Не знаю почему, но после вчерашнего телевизионного «сеанса», встав с постели, сразу же решил написать заметочку для «Труда». Что-то меня все же зацепило. Тут же продиктовал все Лене, который оказался с утра же на работе. Перепечатываю черновик, посмотрим, что останется в газете.

«Это первые впечатления, они могут быть еще скорректированы. Но сразу чувствуется мощная «львиная лапа» покойного Сергея Бондарчука. Народные сцены такой густоты и подлинности характера мог в нашем кино создавать только он. С первых же кадров что-то настоящее и родное, как для русского человека — звук гармошки. Иногда даже не верится, что люди с хорошо знакомыми лицами все же актеры. И только не напоминайте, что нас ждут еще массовые военные сцены. Мы часто говорим о Бондарчуке как о баталисте, как о Дорониной, что она великая актриса, будто желая принизить их в других видах их деятельности. Гениальный человек невероятно успешен во всем. Тем не менее, первые кадры огромной эпопеи — здесь Бондарчук бесспорный мастер — наводят на некоторые размышления.