Дневник. 2006 год.

Владимир Алексеевич говорил как об актрисе, о товарище. Здесь– «все ясно». Володя редкий, природный умница, поэтому говорил хорошо. Как я его по человечески люблю, как я понимаю его тоску: он тоже из тех русских людей, которые недополучили. Потом говорил о Вере Кузминишне Васильевой – режиссер Мамин, автор «Окна в Париж» и «Фонтана». Мне бы надо было внимательно его послушать, но я внутренне готовился говорить сам. Но сначала слово дали Женовчу, который в первую очередь поинтересовался у меня, стоящего с ним рядом: прошел ли наш с ним эфир, и я угомонил его, сказав, что эфир, слава Богу, прошел. К счастью, этой передачи я не видел. У меня были для выступления кое-какие заготовочки. Я начал говорить о тяжелой роли Париса, перед которым было лишь три богини, претендующие на яблоко, а перед нами – их сидит пятеро, и надо бы сказать о каждой, потому что каждою мы все хорошо помним и хочется приобщить всех присутствующих к своим воспоминаниям. Я умышленно не употреблял слова «детство», хотя, так сказать, временные перепады порхали в воздухе… Потом именно по поводу «подразумевания» возраста, под гогот всего зала Инна Люциановна, когда микрофон передали ей, и врезала: «Да почему они все такие памятливые!». Говорил, я, что диковато для меня оказаться вместе с этими дамами на одной сцене. У них слава, у нас – известность. Постепенно я входил в привычный для меня в подобных случаях, искренний транс, когда прошлое и настоящее начинало перемешиваться, и воспоминания пузырились. Известность писатели парит где-то по чердакам, среди старух, изредка смотрящих телевизор, а слава актрис – она со знаменем тут же, на асфальте жизни. Наш духовный мир составляют и отблески литературы, и отблески экрана, сюда включены и воспоминания о том, что произнесено этими женщинами в момент их яркого духовного взлета на сцене ли или в кино. Я говорил о времени, которое не очень радовало Вишневскую, но которое ей и многое дало: она окончила вуз в Москве, получила престижное звание, но тут же была сослана в Ташкент. Это замечательная женщина, которая была всегда верна своему времени. Она помнила не только о среднеазиатской ссылке, но и о том, что время дало ей звание профессора, ученую степень доктора. У меня в кармане лежала написанная ею от руки автобиография, датированная годом ее поступления старшим преподавателем в институт в 1956 год. Я немножко поиграл фразами из нее. И тут я вспомнил цитату из Пушкина, который в своем письме к Чаадаеву говорил, что никогда не хотел бы сменить свое Отечество и принимает его историю такой, какая она есть. Перед этим ловко и широко выступившая Вера Максимова упомянула о 40 книгах, написанных Вишневской. Тут, собственно, и все. Была, правда, смешная история с В.Максимовой, презентовавшей молодых актрис из театра Табакова, но это чуть дальше. Верочка призывала зрителей восторгаться их талантом, их фигурами, но потом выяснилось, что из двух этих девочек одна актриса, а другая просто «получательница премии» – помощник режиссера, актриса не смогла придти. Верь после этого искусствоведению. Вообще девушки все были хорошие и мною любимые – и Генриетта Яновская, и Ира Кузьмина, говорившая в своем строгом и ясном стиле. Я иногда думаю, что театр и подобные тусовки, хороши еще и тем, что показывают нам таких вот невероятных женщин изысканных и рафинированных, выведенных на сцене специально для того, чтобы человек не глупел и никогда не скатывался в болото' мелких и повседневных бытовых нужд. Какие туалеты, какие походки, какие улыбки! Я уж не говорю о совсем молоденьких дамах! Но какие за каждой невероятные воспоминания.

Как же я хотел есть, когда вернулся домой!

Русских Екатерина, 1988, Ижевск."Нет». К сожалению, сама повесть «Поиграем в жизнь» довольно неестественная, с «красивыми», но неорганичными ходами; язык с неверным словоупотреблением, мещанский, полный штампов.