Дневник. 2009 год

- И бабушку, и всех моих в Киеве… тоже не найти…

- Еще анекдот! Почему у нас бутылки с горючей смесью на вооружении числились? А потому, что стеклотару на пункт сдать не успели!

- Мы победили высочайшим мужеством и высочайшей техникой! - крикнул капитан. - А если у тебя муж погиб, я не виноват!

- «Майн либер Гитлер»! - вот какие слова шестнадцатого октября заучивали командированные, что в «Европе» застряли. Все унитазы засорили партийными билетами! Рвали и спускали! А обложечки картонные застревали! А на улице Немировича-Данченко? Еще анекдот! Артисты, лауреаты сталинские, классиков марксизма-ленинизма из окон выкидывали! Во дворе так штабелями и легли!

- Заткни пасть! - крикнул капитан. - Заткни, Манька!»

Этот маленький эпизод очень корреспондируется с поразившим меня когда-то рассказом моего покойного отца. Он вспоминал, как в конце октября на шоссе Энтузиастов он вместе с работниками военной прокуратуры с револьверами в руках стоял, чтобы как-то сдерживать и контролировать поток машин, на которых драпала из Москвы наша сиятельная номенклатура. Эти господа, по рассказам отца, забивая служебные машины не детьми и людьми, которых необходимо было вывезти из города, а своим мелким вонючим барахлом. По рассказам отца среди таких машин была и машина с барахлом и прислугой Берии.

Вторая картина посвящена войскам генерала и предателя Власова. Здесь я невольно вспоминаю ту борьбу, которая наша либеральная интеллигенция предпринимала, чтобы обелить это имя. Но, видимо, обелить его трудно, ибо есть другая, народная оценка, которая лежит у нас в инстинкте и памяти.

«Держась в районе вокзала, я увидела на путях два бесконечных состава. В одном везли раненых в госпитали, в другом власовцев в лагеря. В Курске эти составы встретились и задержались - линии в обоих направлениях были повреждены.

Раненых строем начали водить на привокзальную площадь в уборную. Загаженный вокруг и около, чудом не разбомбленный «объект» был невелик, раненых - тьма-тьмущая. Шествие их продолжалось долго, и запертые в вагонах власовцы начали колотить в двери, прилипать к решеткам окон, вопить, умолять, требовать, чтобы им тоже дали возможность оправится по-человечески, а не валить под себя.

Конвой сжалился. Двери теплушек раздраили, власовцы и прочий сброд высыпал из вагонов. И сейчас же на пути их следования возникли стены из увечных тел. Ненависть цементировала этот живой коридор.

«Власовцы - хуже немцев зверье!» - «Дать бы по ним очередь, чтобы не встали!» - «Мы без рук, без ног, а они морду нажрали на гитлеровских харчах!» - «По нужде сволочей ведут? А их бы в дерьме топить!» - «Щира Украина! За сколько карбованцев советскую власть продал?»

Словно не слыша издевок и проклятий, власовцы - чубатые, мордатые, все в немецкой «зелени» - шагали молча, их здоровенные кулаки были заведены за спину».

Внезапно героиня видит среди строя власовцев знакомого человека.

«- Золотая артистка! - раздалось вслед за «сестрицей». Отодвинув гипсовые руки, вылезла из «увечной стены» в коридор и побежала за тяжелой спиной в стеганке.

- Макарыч!… Макарыч!… - кричала я. Макарыч оглянулся.

- Не виноват! Светлым образом матушки твоей клянусь - не виноват!

- Вы видели мою мать? Где? У партизан?

- Не виноват я!

- Все они, гады, не виноваты! - Солдат, прыгая на одной ноге, ткнул Макарыча костылем в спину. Макарыч пошатнулся, толкнул в плечо беззубого, тот упал.

- Бей их, гадов! - завопили раненные. - Бей, чтоб не встали!

Стены коридора сомкнулись, и все смешалось. Костыли молотили по коленкам, гипсовые руки растрескивались на затылках. Власовцев сбивали с ног, топтали. Поверженные матерились, огрызались, вопили…

Конвойные начали стрелять в воздух. Хрипы, стоны, яростный мат - не утихали».

Теперь, собственно, еще один эпизод, уже относящийся к «творческой деятельности». Актриса и будущая студентка Литинститута мастерит драматическую композицию из «Молодой гвардии» Фадеева. Это материал для драматического коллажа, который будет разыгран на сцене. Какая жалость, что эти строчки не попали мне в руки, когда я весною писал предисловие к роману. Если будет возможность, обязательно вставлю этот фрагмент в материал, который Максим Лаврентьев обещает напечатать в «Литературной учебе».

«… Я взяла ножницы и не клей, а иголку и белые нитки. Листы своих сочинений и монтажи из чужих я не склеиваю, а сшиваю белыми нитками.

Что можно выкроить и сшить из «Молодой гвардии»? То Гоголем пахнет, то Львом Толстым, то… Лидией Чарской, а то… газетой. «Разгром» и «Последний из удэге» (начатый и неоконченный) по своим литературным достоинствам несравненно выше «Молодой гвардии».

Это все, несомненно, однако прочитав роман в первый раз, я была потрясена. Я злилась на Фадеева за «руки матери», о которых слагает стихотворение в прозе Олег Кошевой. Меня возмущал предсмертный монолог Олега. Мальчика автор поставил в позу оратора. И где? В фашистском застенке!