Дневник. 2009 год.

Утром же решил посмотреть фильм Алексея Балабанова «Морфий» из той коллекции дисков, что подарили мне ребята на день рождения. Критики уже довольно кисло фильм оценили, но это особенность современной молодой критики – не делать усилий. Мне кажется, что фильм, сделанный по сценарию С. Бодрова-младшего, несколько лет назад погибшего на съемках, интереснее и глубже рассказа. Один из приемов фильма – это заглушенная речевая фонограмма, практически фильм идет под аккомпанемент романсов Вертинского, песен Вяльцевой и просто пластинок того времени. Здесь хорошо все – и актеры и время. Балабанов с предметами работает, как всегда, тщательно, я помню приборы из музея звукозаписи Ленинграда в фильме по Кафке. Самое поразительное в фильме – это невольное, зрительское сравнение медицины того, революционного времени и сегодняшней, разжиревшей и комфортной, уже совершенно не ощущающей своего долга перед народом. Здесь можно говорить о многом. Здорово.

5 января, понедельник. Собственно, день провел за компьютером, но выходил часа на два гулять, пытаюсь все же расходиться. Одному все-таки очень трудно, почти постоянно думаю о Вале. Не устаю утром и вечером читать Сол. Волкова и Ю. Пирютко – оба какие-то неистощимые.

Утром у С. Волкова на стр. 185 нашел любопытное суждение. Собственно, самое начало даю, чтобы ввести в курс дела, главное здесь, конечно, слова Ахматовой. Они близки мне, потому что и я без группы сотоварищей, но почти в таком же положении. Одно по-другому: не дружу я ни с правыми, ни с левыми.

«Ядро акмеистической группы составляли всего лишь полдюжины молодых поэтов, но их яркая талантливость и обещание были несомненны, так что символисты встречали их в штыки. Ахматова как-то жаловалась мне, что у акмеистов не было ни денег, ни меценатов-миллионеров, а имевшие и то и другое символисты заняли все важные позиции и старались не пропускать произведений акмеистов в журналы: «Акмеизм ругали все – и правые и левые».

6 января, вторник. Утром ходил в магазин на проспекте Вернадского заказывать икону для Лены Богородицкой. Пока не получилось, хозяйки нет, а сиделица ни в чем не заинтересована.

Мое внимание занято двумя вещами: романом, который все же потихонечку движется, и газовым конфликтом с Украиной.

Продолжаю читать и книги, о которых написал. Как я понял, Соломон Волков – по профессии музыкант и довольно много в качестве примера оперирует музыкальными историями или просто размышляет по поводу музыки. И вот одно, настолько оно созвучно с моим пониманием того, чем я постоянно занимаюсь, что у меня возникла мысль, не читаем ли мы для того, чтобы найти подтверждение своим собственным размышлениям? А может быть и по-другому: подходы и принципы во всех искусствах одинаковы. Мне это тоже чрезвычайно близко.

Идет разговор о том, что симфоническую технику Чайковского во время учебы в консерватории подхватил через Римского-Корсакова именно Шостакович.

»…Шостакович накрепко усвоил отношение Римского-Корсакова к оркестровке как к качеству музыкального мышления, а не чему-то внешнему, надевающемуся на сочинение, как платье на вешалку. Римский-Корсаков так комментировал свое знаменитое «Испанское каприччио»: «Сложившееся у критиков и публики мнение, что «Каприччио» есть превосходно оркестрованная пьеса, неверно. «Каприччио» – это блестящее сочинение для оркестра». То есть оркестровка рождается одновременно с сочиняемой музыкой, составляя ее неотъемлемую характеристику, а не «добавляется» позднее».

Для меня это тем более важно, потому что я все время слышу разные разговоры о языке произведения, который якобы у писателя существует как бы отдельно от содержания, по крайней мере, наши языковеды умудряются «снимать» его, как мерлушковую шкурку с ягненка.