Дневник. 2009 год.

«Отсутствие внутренней динамики режиссер компенсирует зрелищностью. Нам предъявляют полный набор кровавых аттракционов. Они должны, с одной стороны, соответствовать новейшим тенденциям гиньольного кино образца 2009 года, с другой – поддержать вечный образ России как страны варварски жестокой. Это именно аттракционы, компонент чисто коммерческий: они выглядят вставными концертными номерами, которые простейшим образом иллюстрируют расчеловеченную природу царской власти, в противовес духовной – церковной. Аттракционы новенькие, с иголочки: стоп-кадры московской толпы с развевающимися по ветру льняными волосами могли бы стать волнующей рекламой шампуня, костюмы словно взяты из гардеробных Большого театра…».

Не тут-то было и с Эйзенштейном.

«Знаменитый Том Стерн, обычно снимающий для Клинта Иствуда, предлагает свой… подход к материалу. Он трепетно воспроизводит прославленные композиции из фильма Эйзенштейна, окончательно лишая нас возможности абстрагироваться от шедевра 30-40-х годов и воспринимать ленту Лунгина по предложенным ею, пусть куцым, но правилам… Между тем, умение слепить из компонентов целое, из инструментов создать оркестр – и есть показатель режиссерского мастерства».

Что меня в этой кинокритике восхитило: ведь это своих бьют. Не по демократическим правилам!

Второе, что меня тоже привело в хорошее состояние, это чтение повести Сергея Юрского «Вырвавшийся из круга». Когда я только начал чтение, то подумал, что здесь опять, как и у Бенигсена, придуманный повод для развертывания сюжета, и приготовился к раздражению и брюзжанию. Все действительно странновато: в поселке миллионеров начинают странную процедуру – соскабливание особого зубного камня, в котором как бы заключены наши грехи, мешающие жить библейскими сроками. Повествование ведется от имени героя, некого богатого человека Анатолия Евтихиевича. Но сделано это с огромным мастерством, здесь прекрасный сочный язык героя и времени, и в первую очередь язык-то и создает самое трудное в литературе – характер. Вот тебе и всенародно любимый актер!.

9 ноября, понедельник. Начал утро с чтения статьи моей бывшей студентки Анны Кузнецовой. Очень неглупая и одновременно расторопная девушка. Она, кажется, давно поняла, что для прозы слишком рационалистична, хотя проза у нее была суховата, но качественна, и перешла на критику, ведет библиографический отдел в «Знамени». Вследствие этого со мною при встрече холодна, я в ее библиографию никогда, естественно, не попадаю. Статья, которая в том же номере, что и повесть Юрского, содержит и дельные мысли, но сначала я обратил внимание на некий подобострастный тон в адрес тех, кто может оказаться нужен. Рассуждение об уже почти рассыпавшейся «Академии российской современной словесности (Коллегия литературных критиков): «…я вполне вижу среди академиков Ольгу Славникову, незаслуженно трудно пробивающуюся к цеховому признанию и как прозаик, и как критик». В одном, правда, Анна права, несмотря на серию премий с действительным признанием и у читателя, и в цехе, у Славниковой заминка. Но умеет все же Анна писать так, что даже остро критикуемый писатель не обидится. Но откуда такая сервильность?

Боюсь, что русской литературе остались все те же три невеликие роли: оптимизация, имитация, банализация западных образцов. Примеры есть на каждый из этих пунктов.

Имитацией давно и успешно занимается Г. Чхартишвили, учредив свой коммерческий литературный проект «Б. Акунин», на редкость качественный с точки зрения профессиональных критериев. У критиков был соблазн признать его явлением литературного процесса, но – разобрались и устояли. Сам писатель, человек культурный, на это не просто не претендовал, а сам объявил, что это не литература, и путать не надо: «Я придумал многокомпонентный, замысловатый чертеж. Поэтому – проект <…> Чем, собственно, литература отличается от литературного проекта? По-моему, тем, что корни литературы – в сердце, а корни литературного проекта – в голове».

Собственно, ради этого стоило разбираться со всей статьей. Цитата из Чхартишвили, по сути, банальна и известна, но здесь очень выразительна.

Все эти годы, пока существовал литературный процесс, жанр проекта жил бесконфликтно в параллельной реальности, довольствуясь коммерческим успехом и собственной аудиторией, время от времени становясь предметом обсуждения аналитиков, пытавшихся найти в нем что-то кроме прагматизма и культурно оправдать: ««Проект», таким образом, результат применения определенной технологии или суммы технологий. У него есть конкретная, заранее заданная Цель. Есть отчетливо осознаваемые автором принципы достижения цели. Одним из таких принципов является интертекстуальность акунинского детектива. Она-то прежде всего и является привлекательной для образованного читателя» (Н. Потанина. Диккенсовский код «фандоринского проекта». – Вопросы литературы, 2004, N 1).