Дневник. 2009 год.

«Песни Окуджавы, таким образом, играли культовую роль в узкоспециальном, отнюдь не в общекультурном значении этого слова, что само по себе снимает вопрос об их художественной ценности».

В том-то и дело, что не «снимает». В том-то и дело, что не в «узкоспециальном» – в «общекультурном». Ведь и «откровенные казались», и бардовское движение с них началось, и никуда не делся из нашей жизни тот дух обаятельной пошлости, эталоном которого эти песни являются. Именно пошлости».

А вот Пирогов, правда, уже по проложенной из-за океана колее, идет дальше.

Я хорошо помню, как в середине шестидесятых годов я каким-то неясным мне образом, а может быть, чуть раньше или чуть позже, встретился в Костроме с Верой Минаевой, с которой я на заре юности работал в «Московском комсомольце». Я тогда, в качестве искусствоведа, возил передвижную выставку живописи «Советская Россия». Или я тогда работал репортером на Всесоюзном радио? Среди прочего обмена столичными новостями были в том числе и песни Булата Окуджавы, о которых Вера тогда взахлеб говорила. Полночный троллейбус, мне дверь отвори. Я тогда уже чего-то недопонимал в этом восторженном визге, но, скорее, относил это к своей интеллектуальной недоразвитости.

Но вернемся к статье Пирогова, к его оценке «моего поколения», жесткую ревизию которого начал все же Лямпорт. Я пропускаю и замечательный анализ Пироговым «Молитвы» Окуджавы, его, Пирогова, трактовку шестидесятников как людей, специфически жадных до жизни, новый для меня термин эвдемонизм – стремление к благу, выходим именно на мою прямую.

«Двадцать лет не стихает согласный вой: литераторы в России страдали! Великие тексты были под запретом, настоящих писателей унижали и уничтожали. Подавайте нам теперь компенсацию – и за себя, и за того парня. Мы ведь наследники Платонова, Булгакова, Олеши, Зощенко… всех, кто страдал и кому теперь, выходит, положено.

Напоминает практику бессрочных контрибуций по итогам войны.

А ведь даже не «воевали». «Страдали» только, и то не очень. Многие сидели на должностях и печатались, а изгнанникам так даже завидовали.

И вот теперь – «дай».

Это не просто жадность.

Это онтологическая несовместимость с русской культурой».

20 ноября, пятница. Весь день пробыл дома. Сначала возился со вчерашним отрывком дневника, потом написал два письма: Ефиму Лямпорту и Анатолию Ливри. Потом солил капусту и готовил еду. Телевизор, исторические программы я могу смотреть бесконечно. Днем во время резки капусты по «Эху» передавали интервью с бывшим советником Буша по национальной безопасности Томом Риджем (tom ridge) – ошибки в написании имени и полного названия должности возможны. Этот самый Том с нюансами говорит по-русски. Разговор шел о новой доктрине обороны России и, в первую очередь, о возможности нанесения превентивного удара по противнику. Всеми нашими ведущими делался акцент на то, что такое решение дает сигнал многим другим странам. В первую очередь, речь шла о Северной Корее и Иране. Но мне показалось еще более серьезным, значительным и символичным, по крайней мере для России, другое заявление американца. Подобная оборонная доктрина свидетельствует о слабости нашей армии. Я подумал: доразоружались! Всегда говорили, что надо сократить огромную армию, которую бюджет содержит, и тогда станем жить лучше. Вот так теперь и живем.

20 ноября, пятница. Как пишет «РГ», подмосковные власти решили с нового года лишить своих льготников, а это в первую очередь пенсионеры и инвалиды, бесплатного проезда по Москве, как в наземном транспорте, так и в метро. Объяснение такое: доходы области из-за кризиса упали на треть, и теперь властям не под силу их оплачивать. Вот так постепенно просачивается правда об объемах кризиса.