Дневник. 2009 год.

Сегодня же ездил в институт забирать машину. В метро читал «РГ». На первой полосе по-прежнему разбирают некоторые очевидные уроки «Хромой лошади». Выводы, несмотря на окружающую факты риторику, очевидны. «В нашей стране всего 79 ожоговых отделений, а в маленькой Франции – 19». Но иногда вопрос ставится и так: не больше и меньше, а просто «ничего». «У нас в Архангельской области, которая по размеру территории равна Франции, нет ни одного ожогового отделения». О некой технологии, за которую создатели лет десять назад получили Государственную премию и которая могла бы спасти многих при ожогах – своеобразном «растягивании» собственной живой кожи пациента, – говорится следующее: «Фибробласты стали сразу использоваться в косметологии. А когда пошли гонения на косметологов, то их «задвигали». А ведь у нашего института была лицензия на производство фибробластов, и более 1000 больных были вылечены благодаря применению этого метода. Как это часто бывает: с водой выбросили младенца… Короче, чтобы все это возродить, похоже, надо начинать все сначала».

В другой статье новые сведения о «Хромой лошади»: «Бренд «Хромой лошади» ни в одном из налоговых органов Пермского края не был зарегистрирован». Ах, ах, как же так могло быть! Выводы отсюда очевидны, как и мысль: если бы все подобные учреждения, а их, я думаю, по стране сотни тысяч, платили налоги, то, смотришь, и на ожоговые центры деньги бы нашлись.

20 декабря, воскресенье. Утром отвез Лену, девушку Игоря, которая недели три жила у меня, приноравливаясь к Москве, на новую квартиру куда-то на Краснохолмскую набережную. В Москве снегопад, ехал очень осторожно. Заезжали со стороны Народной улицы. Я вспомнил свое детство, как ходили в гости к Ляльке, моей двоюродной сестре, которая была замужем за крупным начальником в военно-морском или судостроительном министерстве. Это была другая, богатая и недоступная мне жизнь. Мне было лет четырнадцать.

Днем почему-то много ели и все никак не могли насытиться. Но в принципе весь день читал «Живой журнал Андрея Мальгина за 2005-й год». Это интернетовский журнал (переписка, дискуссии), который Андрей перенес на бумагу. Андрей замечательный, много знающий в областях, которые мне совершенно неизвестны, и много помнящий журналист и писатель. Год совпал с выходом его «Присядкина», и, естественно, многое организовалось вокруг этого сюжета. Принцип здесь иной, нежели в моих дневниках. Мальгин так же, как и я, недолюбливает лживое и подловатое племя писателей. В его материалах много подготовительного к книге о «творческих людях». Я читал с карандашом в руках, отмечая блоки, которые могут понадобиться: «шестидесятники», «Политковская», «Межиров и смерть Юрия Гребенщикова», «писательские доносы на Горького», «Рекемчук», «Артисты о закрытии театра Таирова», «о Таирове», «Маяковский и Брик», «как дискредитировать человека», «о моем собственном юбилее в Массолите».

Отдельно поразили и по-своему тронули два фрагмента. Один – если я его не вставил в дневник раньше – о книге В. С. На всякий случай еще раз его перепечатываю.

«Вторая книга – «Записки литературного раба» Валентины Сергеевны Ивановой. Честно говоря, мне не хотелось ее читать, и месяц она лежала без движения. Мне Валентина Сергеевна запомнилась довольно грубоватой дамой из «Советской культуры», к тому же коммунисткой типа Нины Андреевой. Но совершенно разоружило предисловие Льва Аннинского. Я знал о ее чудовищной болезни, о том, какие муки она претерпевала все эти последние годы (мы с ее мужем давние друзья), но Аннинский очень точно увязал обстоятельства болезни с обстоятельствами текста. И он оказался совершенно прав: болезнь сделала из нее чуткого, ЧЕЛОВЕЧНОГО человека, совершенно по-новому смотрящего сегодня на мир, на людей, на саму себя. Половина книги – опубликованная ранее в «Новом мире» повесть «Болезнь», вторая половина – ее соображения и впечатления от встреч с разной кинематографической публикой – от Черкасова до Сокурова.

До чего же болезнь преображает и углубляет взгляд человека! Не дай бог, конечно, но здоровый Рождественский не написал бы свои лучшие строки, надо было пройти через страшный диагноз, трепанацию черепа и муки мученические, чтобы прийти к этим идеальным по форме, кристальным строчкам, к этой, не побоюсь этого слова, мудрости. И несчастная Валентина Сергеевна, если бы не необходимость каждый второй день проводить через ужас процедуры диализа, и это годами, и зто в свинских, унижающих достоинство условиях наших больниц – смогла бы она написать те многие пронзительные страницы, которые написала?