Дневник

В 10 часов меня одели в бледно-зеленое тюлевое платье с темно-зеленым бархатным corselet[141] и множеством крошечных птиц на платье и одной на голове. Как всегда, меня одевало пропасть народа: miss Lake, две горничные, Маша, и даже дядя Костя и Леля принимали участие, так что я ни минуты не могла остаться одной и найти способ куда-нибудь положить мою карточку. Наконец мы вышли в переднюю. Я даже для формы шубу надела, потом будто бы забыла свой веер, побежала в свою комнату, достала свою карточку и сунула в корсаж. Но, так как платье было узко и зашнуровано сзади, то это было довольно трудно и больно.

В Лицее нас встретили Катков и Соловой (распорядитель бала) и свели в залу. Все было очень красиво и богато, и я чувствовала себя такой счастливой и веселой. Пришел Ваничка после первой кадрили, когда я стояла около стола с виноградом. Мы немного поговорили о пустяках, потом он меня спрашивает: „Eh bien?“.[142] Я показала на грудь и говорю: „C'est la“.[143] Он тоже говорит „C'est la“.

Он взял мою руку, и мы пошли странствовать по всему Лицею, чтобы найти уединенный уголок, где бы передать друг другу свои карточки. Наконец вошли в маленькую гостиную, думая, что она пустая, но там оказались какой-то monsieur с madame. „Счастливый, как я хотел бы быть на его месте“. Я ужасно огорчилась: „А кто эта дама?“ — „С вами, конечно“. Я успокоилась, и в коридоре, пока никого не было, я вынула свою карточку и отдала ему, но не успела взять его. Пришел мой кавалер на вторую кадриль. После нее, конечно, опять пришел ко мне Ваничка, и мы стали соображать, как быть. Он принес мою sortie de bal,[144] и мы отпороли кусочек подкладки и хотели ее положить между подкладкой и бархатом, но и это нам показалось неудобным, тем более что к нам подошел Уваров, Сухотин, и мы пошли вальсировать „pour changer“.[145]

Мы только друг с другом и вальсировали весь вечер, и весь вечер были неразлучны, болтали вместе, и когда музыка очень нас воодушевляла, мы пошли сделать тур вальса и возвращались. Третья кадриль началась, и мы пошли на наши места. Я говорю: „Неужели у нас есть визави?“ — „Как глупо, что я не догадался, к несчастью есть, но мы это сейчас устроим“. И действительно, мы предложили une contredanse constante,[146] на что наши визави согласились.

Хотя мы были в толпе, но нас никто не замечал, до нас никому дела не было и мы были заняты только друг другом. Он мне передал свою фотографию, и я ее положила за лиф, почти не посмотревши, но насколько я видела, она мне понравилась. „Я сделала огромную глупость, князь, что я вам дала свою карточку“. — „Нет, скорее, что вы взяли мою. Разве вы не верите, что никогда, никто не будет знать этого?“ — „J'espere que vous n'abuserez pas de ma confiance?“. — „Non, je vois que vous ne me croyez pas“.[147] Лучше возьмите ее назад. Графиня, неужели вы мне не верите?» — «Верю». Разве можно было не верить этим честным, правдивым глазам?

«Графиня, графиня, чем все это кончится?» Не все ли равно, было бы теперь хорошо, конец какой сам придет, такой и будет. «Есть только один конец». — «Я его не хочу, я его не хочу!» — «Почему?» — «Потому что мне нужно мужа qui me domine,[148] а вы…» — «Это могло бы быть, если бы вы очень меня любили, а это невозможно…» — «Бедный вы и бедная я, если бы мы пришли к этому концу». — «Особенно бедная вы…» Он мне рассказал, что два раза он любил; раз dans le monde[149] (вероятно, Татю), а другой раз beaucoup plus bas.[150] Что первый раз он очень любил, а его нет, а второй раз напротив. Потом мы говорили о его и о моей семье, он много расспрашивал и, казалось, интересовался моей жизнью. Во время вальсов мы были вместе, а потом Шаховской пришел за мной для мазурки. «А я ведь сегодня, кроме третьей кадрили, ничего не танцевал». Он это сказал без сожаления, но с удивлением, а меня это так порадовало. Он, Ваня Мещерский, первый кавалер, первый танцор в Москве, не танцует ничего и мазурку проводит стоя у колонны, и, как он потом сказал, стараясь глазами меня магнетизировать, чтобы я оглянулась в его сторону! Кого бы это не тронуло, а меня с ума свело.