Дневник

Она оглянулась через плечо на своих подружек; они стояли у какой-то картины в другом конце зала, но наблюдали за ними.

И Питер прошептал – его зад был все так же приплюснут к стене, – он наклонился вперед, ближе к ней, и прошептал:

– Нужно страдать, чтобы создать настоящее искусство.

Для протокола: однажды Питер спросил у Мисти, знает ли она, почему ей нравится та живопись, которая ей нравится. Почему кошмарная батальная сцена вроде «Герники» Пикассо может быть прекрасной, тогда как картина, где два единорога целуются в цветнике, может выглядеть как дерьмо?

Хоть кто-нибудь знает на самом деле, почему ему что-то нравится?

Почему люди делают то, что делают?

Там, в галерее, где за ними шпионили ее подружки, одна из картин наверняка принадлежала кисти Питера, так что Мисти сказала:

– Да. Покажи мне немного настоящего искусства.

И Питер, пыхтя, отпил пива и вручил ей пластмассовую кружку. Он сказал:

– Запомни. Ты обещала.

Обеими руками он сграбастал обрямканный подол своего свитера и рванул его вверх. Поднятие театрального занавеса. Разоблачение. Из-под свитера показался его тощий живот, посередке которого вверх шла скудная волосяная дорожка. Потом его пуп. Потом чахлые волосы вокруг двух розовых сосков, расчесанные на пробор.

Свитер остановился, закрыв лицо Питера, а один из сосков поднялся вверх с его грудной клетки вытянутым шариком, красным и коростным, будто приклеившись к изнанке старого свитера.

– Смотри, – сказал голос Питера из-за подола, – брошка приколота прямо к моему соску.

Кто-то издал тихий вскрик, и Мисти развернулась, чтобы взглянуть на своих подружек. Пластмассовая кружка выпала из ее рук, и, ударив в пол, произвела пивной взрыв.

Питер уронил подол свитера и сказал:

– Ты обещала.

Это была она. Заржавленная булавка исчезала из виду у одного из краев соска, пронзала его насквозь под кожей и торчала наружу с другого края. Кожа вокруг соска вся измазана кровью. Волоски приклеены к коже ссохшейся сукровицей. Это была она. Это Мисти вскрикнула.

– Я каждый день делаю новую дырку, – сказал Питер и наклонился за кружкой. Он сказал: – Чтобы каждый день снова чувствовать боль.

Теперь она заметила, что свитер – там, где крепилась брошь, – покрылся жесткой коркой и потемнел от крови. Однако это был художественный колледж. Ей случалось видеть вещи и похуже. А может, не случалось.

– Ты, – сказала Мисти, – ты сумасшедший.

Безо всякой причины, может, от шока, она засмеялась и сказала:

– Я серьезно. Ты мерзкий.

Ее ступни в сандалиях, липкие и облитые пивом.

Кто знает, почему нам нравится то, что нам нравится?

И Питер сказал:

– Ты слыхала хоть раз про художницу Мору Кинкейд?

Он повернул свою брошку, пришпиленную к его соску, чтобы та засверкала в белых лучах галерейного света. Чтобы закровоточила.

– Или про Уэйтенсийскую школу живописи? – сказал он.

Почему мы делаем то, что мы делаем?

Мисти оглянулась на своих подружек; они смотрели на нее, подняв брови, готовые прийти на выручку.

И она посмотрела на Питера и сказала:

– Меня зовут Мисти, – и протянула руку.

И медленно, по-прежнему глядя ей прямо в глаза, Питер поднял руку и раскрыл защелку на краешке брошки. Его лицо сморщилось, каждый мускул на мгновение туго натянулся. Его веки сшиты стежками морщин, он вытащил длинную булавку из свитера. Из своей грудной клетки.

Из твоей грудной клетки. Измазанной твоей кровью.

Он со щелчком закрыл булавку и вложил брошь в ее ладонь.

Он сказал:

– Ну и как, пойдешь за меня?

Он сказал это, словно бросил ей вызов, словно хотел подраться, словно швырнул перчатку к ее ногам. Поединок. Дуэль. Его глаза ощупывали ее сверху донизу – ее волосы, ее груди, ее ноги, ее предплечья и кисти рук – словно Мисти Кляйнман была всей оставшейся ему жизнью.

Дорогой, милый мой Питер, ты чувствуешь это?

И маленькая идиотка из трейлерного парка взяла брошь.

3 июля

Энджел говорит, сожмите руку в кулак. Он говорит:

– Выставьте наружу указательный палец, будто хотите поковырять в носу.

Он берет Мистину руку, ее палец, торчащий вперед, и держит его так, что кончик пальца прикасается к черной краске на стене. Он перемещает ее палец так, что тот выписывает след черной краски из баллончика, обрывки предложений и каракули, кляксы и потеки, и Энджел говорит:

– Вы что-нибудь чувствуете?

Для протокола: они – это мужчина и женщина, стоящие рядом в маленькой темной комнате. Они вползли внутрь сквозь дыру в стене, а домовладелица ждет снаружи. Просто чтобы ты знал об этом там, в твоем будущем: на ногах у Энджела тугие коричневые кожаные штаны, которые пахнут, как крем для обуви. Так пахнут кожаные сиденья в машинах. Так пахнет твой бумажник, пропитавшийся потом в твоем заднем кармане, пока ты гонял в своей колымаге в душный летний денек. Это запах, к которому Мисти всегда относилась с притворной ненавистью… именно так пахнут Энджеловы кожаные штаны, плотно прижатые к ее боку.

То и дело домовладелица, что стоит снаружи, пинает стену и орет:

– Вы не хотите мне сказать, что, собственно, ваша сладкая парочка там замышляет?