Дневник

В фигурах он все мне советовал выбирать: Лопухин, Кислинский, Сухотин и companie {компания (франц.).}. И так мне с этим надоедал, что я наконец рассердилась за следующее. Он спрашивает:

– Qu'est ce que се Сухотин? {что собою представляет этот}

Я говорю:

– C'est un tres bon garcon

– Et un tres mauvais mari?

– Je ne sais pas.

– Et moi je crois que vous devez bien le savoir

{- Он очень добрый малый.

– И очень скверный муж?

– Не знаю.

– А мне кажется, что вы должны его хорошо знать (франц.).}.

Здесь я так рассердилась, что дала ему почувствовать, как это было глупо, и он всячески увертывался и оправдывался. Но после этого я в нем разочаровалась. После какой-то фигуры, когда мы пришли к своим местам, я говорю:

– Князь, знаете, какое самое ужасное чувство?

– Какое?

– Разочарование.

– Так вы во мне разочаровались? И слава богу для вас, о себе я не говорю. Другой, как вы, я никогда не найду.

Потом он начал меня расхваливать, говорить, что он в женщине больше всего ценит женственность и что я – женщина в полном смысле слова и совершенство женщины. Потом мы пошли ужинать и решили, что все-таки будем de bons amis {Добрыми друзьями (франц.).}, но больше ничего, и что наш маленький роман был очень оригинален и воспоминание от него останется хорошее.

Я захотела ужинать с актерами, что его привело в отчаяние:

– Опять се Kislinsky, Lopouchine etc {этот Кислинский, Лопухин и друг. (франц.).}, но я настояла.

После ужина, который невесело для меня прошел, я с кем-то из барышень пошла в другую комнату и думаю, что здесь он меня не найдет. Не тут-то было! Из-под земли вырос. Барышня эта ушла, и мы тут по душе поговорили.

Мы обещали друг другу быть друзьями, и он меня уверял, что моя дружба для него очень драгоценна. Наш разговор прекратил Сухотин, который пришел сказать, что мама меня ждет. Мы немного поговорили втроем, потом Сухотин говорит:

– Идите же, вас ждут,- и хотел мне руку предложить, но Мещерский с яростью подскочил, чуть Сухотин не столкнул, подал мне руку и повел к мама.

Я говорю:

– Qu' avez vous? Peut on faire depareilles choses? {Что с вами? Можно ли так поступать? (франц.)}

Он говорит:

– Vous savez, une fois qu' on me fache… {Ну, знаете, когда меня сердят… (франц.).}

После этого мы с ним танцевали один котильон у графа Капнист, но он был такой тихенький, смирный. Больше уж я не слыхала его гитары и пенья, и больше не шалили, не плясали, вообще скучнее было. Я с ним обращалась как совсем с чужим, хотя он пробовал rompre la glace {разбить лед (франц.).}. Раз это ему удалось, но мне досадно, что я поддалась.

У Лобановых мы ничего не танцевали, потому что я ему сказала, что я все танцую. В собрании он меня ни на что не звал. Как-то перед четвертой кадрилью я искала Кислинского, что-то нужно было. Мещерский попадается и спрашивает, кого мне надо. Я сказала, что Кислинского.

Он говорит:

– Не надо Кислинского, пойдемте со мной в ту залу, там свежее, и поговорим.

Я сначала сделала очень торжественное лицо и сказала, что не пойду, но он так трогательно просил, что я пошла, и мы очень долго с ним гуляли под руку и разговаривали прелесть как хорошо. Тоже за это досталось.

После этого мы встретились у Капнист постом, и здесь я была очень строга и торжественна. Например: мы сидим за столом друг против друга, только он переходит и садится рядом со мной. Тогда я говорю:

– Князь, там было лучше вам сидеть?

– Нет,- говорит,- мне здесь лучше.

А я говорю:

– А мне там лучше,- и хотела туда перейти.

Потом мы говорили о разговоре веером, но тогда он поспешил уйти. Кто-то сказал: что открыть его значит "Je vous aime" {Я люблю вас (франц.).}.

У меня в этот вечер был веер, и Мещерский все им играл. Я боялась, что он его сломает, и попросила мне его отдать. Он протянул его, потом вдруг что-то вспомнил, взял назад и медленно его передо мной открыл. Я сделала вид, что ничего не видала.

Потом мы в этот вечер играли в secretaire {почту (франц.).} и разговаривали. Кто-то кого-то упрекал в излишней самонадеянности, а Мещерский говорит:

– Никто не может быть менее самонадеян, чем я.

Я говорю:

– Неужели?

– Да, – говорит, – я очень скромен.

Тогда я в secretaire ему пишу: "Так ли?"

Он мне пишет: "Отчего вы спросили "Так ли?" и что это значит?" Я ему ответила, что я только выразила сомнение на его слова, что он очень скромен.

– Ах! – говорит,- а я думал…

Я говорю:

– Что вы думали? Что вы могли думать?

– Да,- говорит,- что я смел думать!

После этого вечера я его не видала. Сегодня – вторник второй недели поста. Может быть, я буду вечером у Ховриных и, может быть, его увижу, хотя не думаю: теперь все студенты усиленно готовятся.

Хотя я его нисколько не люблю и не любила, и хотя это не то, что было два года тому назад, но все-таки он очень меня занимает и я много о нем думаю. Потому что он действительно очень мил. Иногда он бывает такой смешной и такой вздор говорит, а я всегда хотя насилу удерживаюсь от смеха, но говорю:

– Comme e'est intelligent {Как умно! (франц.)}.

– Dites plutot que e'est bete, je le sais bien moi – meme {Скажите лучше, как "глупо", я это сам прекрасно знаю (франц.).}.