Дневник

17 янв. Вечером на «Веселых расплюевских днях» («Смерти Тарелкина») в студии кино — актера с Левой. Потом захожу к Эрасту в уборную. Спектакль хороший, и Эраст Павлович играет хорошо (еще хорош Хвыля — Варравин), но ужасный зал (т. е. зрители). Они пришли явно поглядеть живых кино — артистов, пьеса им не интересна, реакции некультурные. Жалко Э. П. Ему почти сорвали последний монолог, побежав за 5 минут до конца в гардероб. Разговор с Х. А. о том, что она скоро умрет и завещает мне свой архив с записками М[ейерхольда] и редкими программками^[66].

Днем случайная встреча с Арбузовым^[67] в Лавке писателей. Он был необычайно приветлив, бросился ко мне, как к брату, звал вместе куда-то ехать, вместе жить, чаще встречаться, бранился, что я «пропал и скрываюсь» и пр. Прошлись с ним вместе до улицы Горького.

За обедом в клубе разговор с Б. Слуцким^[68].

20 янв. Надо возвращаться в Ленинград. Там какой-никакой, а все-таки вроде «дом». По-прежнему живу у Н. Д. [Оттена], но он может каждый час приехать, и тогда надо выметаться.

Сдал на радио текст передачи. Попросили меня самого прочесть. Да, это длинно. Слушали режиссерша, редакторша и бойкий молодой человек Саша Ширель, помогающий в организации всего этого дела^[69].

21 янв. <…> у Левы. Его Люся^[70]. Приходят Сарнов^[71] и Балтер^[72]. Спор о времени. Диаграмма Сарнова. Балтер «левее здравого смысла»: он единственный член партии среди нас. Впрочем, сейчас разница в этом уже почти стерлась. Потом Лева передает мне отзыв Сарнова о моей статье: я «смазал» остроту биографии Платонова и зря «обидел сказ». Он умный человек, но талмудист. <…>

Уже надоело здесь так жить: надо уезжать.

22 янв. <…> Большое впечатление из вчерашних рассказов Ц. И. Кин о дипломате Марселе Розенберге^[73] <…>. Сажали не за подозреваемую и потенциальную оппозиционность даже, а за биографии и анкеты. <…>

Помню, как мой отец в 25–26 гг. читал разные обильные воспоминания о конце царского режима — с жадностью, мне почти тогда непонятной. А мне сейчас вдесятеро интереснее все, что постепенно узнается о 34–39 гг.

Сейчас еще можно почти все восстановить, а через десять лет живые свидетели умрут и все будет труднее.

31 янв. Утром приехал в Москву. Днем на радио. Обед с Левой в Арагви. Вечером болтовня^[74].

5 фев. Вчера после приезда. <…> Ссора и примиренье с Эммой. Под вечер звонок Саши Ширеля о снятии передачи, посвященной Мейерхольду, и о запрещении вечера его памяти. Он в панике.

6 февр. [После напечатанной даты — ничего нет и пропуск в полстраницы — вещь в остальном дневнике не встречающаяся.]

7 фев. Звонок М. С. Янковского^[75] с просьбой зайти к нему. Иду, он колеблется: проводить ли вечер памяти Мейерхольда, назначенный на 14-е (с моим докладом). Если никто больше не приедет из москвичей и останутся только Вивьен^[76], Тиме^[77], Вельтер^[78] и Веригина, то это будет недостойно В. Э. и жалко. Тут он прав. <…>

Умер мой старый хороший знакомый А. Г. Глебов^[79]. С ним связаны и воспоминания о начале журналистики, и о драматургическом дебюте, и о делах в Союзе пис[ателей] после 16 октября [1941 года], и о Чистополе. Он недавно стал успешно писать мемуарную прозу — как бы начал вторую литературную жизнь после многолетних неудач в драматургии. Уходят люди 20-х годов.

Тепло, снежно…

Читаю стенограмму Х съезда. Интересно!

(лл. 14–21) [наклеенные на листе вырезки из статьи «Л.Шаумян» в газ. «Правда» 7 фев. 1964:] «На рубеже первых пятилеток» <…>

«…назревала мысль переместить Сталина с поста…»

12 фев. [сверху — вклеенная половина листа, очевидно, перекрывающая какой-то предыдущий текст (нечитаемый):] Третьего дня разыгралась блитц-комедия. Утром мне позвонил Киселев и сказал, что <…> чтобы я написал для «Лен[инградской] Пр[авды]» статью о М[ейерхоль]де. <…> Снова телефон. Янковский сообщает мне, что ввиду моей болезни (?!) вечер переносится. — И не выходите пару дней из дому, — прибавляет он заботливо. — Вам надо вылежаться…

Три вечера подряд во Дворце искусств: 10-го вечер Киры Смирновой^[80] — песни на слова Новеллы Матвеевой^[81], вчера вечер Андроникова^[82] и сегодня капустник.

Капустник мне в общем не понравился. Во-первых <…> есть нечто унизительное, приплясывая, показывать из кармана кукиш, и даже не то чтобы кукиш, а кончик кукиша.

Эта форма гражданского протеста — какая-то холуйская… Андроников был блистателен, с рядом новых рассказов. Заходил к нему за кулисы.

Песни Н. Матвеевой в исполнении под гитару Киры Смирновой (жены Бори Заходера)^[83] — хорошо. Это непросто и удивительно, что имеет такой успех. Это сложнее Окуджавы, а вообще совсем новый у нас жанр. Стихи идут от каламбурной детской поэзии, от шутки, которая насыщается большим образным смыслом, недешевым лиризмом. Талантливо!

М. С. Янковский все колеблется: делать ли ему вечер Мейерхольда или нет. И хочется и колется.

Мне очень хочется переписать мою книгу о В. Э. — сделать ее внутренне свободнее, убрать адвокатскую интонацию, излишнюю полемичность. <…>