Дневник

26 нояб. (…) # Жду с утра сварщиков. (…) # Прочитал роман В. Максимова «Семь дней творения»[;] это толстый том в 500 страниц. # Это непосредственней и талантливей, чем Солженицын. Солженицын при невысокой интеллигентности рядом с Максимовым сух и рационалистичен. Он кажется «умнее», но это поверхностное ощущение. Максимов, как толстовская Наташа, «не дает себе труда быть умным». Он набрасывает картину за картиной и то, что связывает их (история семьи Лашковых — судьба трех братьев и их родни) — это не условный сюжет, а фрагменты родового эпоса. Есть прекрасные места и все трогательно и человечно. Это правда, хотя и не вся правда. Но кто может высказать всю правду? # Может быть, это еще более беспощадное изображение «порчи времени» (Б.Л.П.), чем это сделали Пастернак и Солженицын, и может быть сравнено только с Гроссманом^[84], хотя картина Максимова шире и многообразнее. Прежние вещи Максимова мне мало нравились, но этот роман… Впрочем, слово «нравились» тут неуместно. Он как бы вошел в меня всей пестротой судеб. Новизна здесь в том, что взят какой-то новый раккурс. Можно бы сказать, что это «народнее», чем те произведения, это исторический эпос не с позиции драмы интеллигенции, а широко взятой судьбы народа. # (… # Будто бы Максимов при последнем прямом разговоре с В. Ильиным сказал ему: — Все, что вы можете мне сделать, мне выгодно, а вам нет. Убьете — я стану как бы святым; посадите — в мире поднимется огромный шум; исключите из Союза — тоже; вышлете — и это послужит моей славе… Что на это ответить? Роман «Семь дней творения» существует, издается, Генрих Белль о нем высоко отозвался, а автор спокойно приходит в ЦДЛ и пьет кофе. Это, конечно, поразительно. Роман талантлив, но надо же было решиться его написать… ##

28 нояб. В «Моск. правде» траурное извещение о смерти Ярослава Смелякова. (…) # Мы были на «ты», хотя вовсе не были близки. Я знаю его с 1929 года, со времени поэтического кружка «Комс. правды». Он там ничего не читал, но я хорошо помню его остроносое лицо. (…) Он сидел трижды, да еще был в финском плену. Талант его только окреп за эти годы, но характер лишился былого задора и дерзости: вернее выявлял их только в пьяных застольных скандалах. А в прочем он вернулся к привычному конформизму, но не стыдливо, а тоже как бы принципиально и «идейно». Но за этим чувствовалась глубокая усталость. (…) # Пил он мрачно и пьяным был озлобленным, и видя его в таком виде, я его избегал. # Он мой ровесник или моложе на год-два. Мое поколение. И мне его жалко. # (…) # Читал все о Блоке и вдруг перешел на Есенина. Как<-то> он тянет меня к себе. Уже многое, почти все понимаю в нем. #

29 нояб. В Литгазете письма в редакцию Булата Окуджавы и А. Гладилина^[85], где они отрицают антисоветский характер их произведений, опубликованных за границей.

# От Булата Союз давно добивался «письма», но хотели также, чтобы он обругал изд-во «Посев» и тех, кто прикосновенен к изданию книг. Он отказывался: его исключили из партии. В конце прошлой недели дело его должно было разбираться на райкоме. Видимо, его оставили, согласившись на эту редакцию письма, в которой нет ничего его унижающего^[86]. #

30 нояб. (…) # Поеду сегодня в город. # В 1968 г. я покинул дачу 19 ноября; в 1969 — 6 ноября; в 1970 — 31 октября; в 1971 — 5 ноября. # Так долго я еще не жил в Загорянке, пожалуй. Это отчасти из-за проводки газа, а отчасти из-за квартирных дел и жажды одиночества. #

2 дек. (…) # [спор с Левой] о письме Окуджавы: он его осуждает. Нет, он неправ. #

3 дек. (…) # Е.А. рассказала страшную историю про жену Голубкова^[87]. (…) # Что Лева узнал про Дара и Панову^[88]. У Д.Я. был микроинфаркт, и он попал в больницу. За это время Боря Вахтин^[89] поселил в доме экономку, которая взяла в руки все дела. Какие-то грязные провокации. Он в ресторане дома Маяковского увидел Д.Я. пьющего водку, и громко сказал: — Вот куда идут мамины деньги!.. И еще что-то в этом роде. Вера Федоровна не в полном сознании, и м.б. ей внушили, что это Д.Я., устал от нее и ее бросил. Мне никогда не нравился Вахтин. Малоталантливый франт и ловкач. Но такого и я от него не ожидал. # Кто мог думать, что брак В.Ф. и Д.Я. так кончится? Полное разложение нравов… # (…) # От Веры ни слуху ни духу. # (…) # Лева едет в Ленинград, но мне неловко попросить его привезти мне мою старую «Эрику» от Эммы^[90]. Т. е. неловко не затруднять Леву, а потому что это может, как ни странно, огорчить Эмму и даже выглядеть какой-то демонстрацией. ##