Дневник

Это было уже почти год назад, я, может быть, слова не так передал, но смысл верен. Замечал я и другие недостатки в духовной жизни братии Скитской. И что это действительно недостатки, я заключаю из того, что Батюшка однажды мне сказал следующее:

— Наш Скит во внешнем устройстве вполне благоустроен, а в духовном строе есть пробелы.

Видя эти недостатки, я невольно по свойственной мне немощи, осуждаю братию, хотя и чуть-чуть борюсь с осуждением, но как-то не могу равнодушно смотреть на это, ибо иногда огорчаюсь при мысли, что это у нас, у нас в Скиту!

Также недавно Батюшка говорил:

— Теперь редко с кем из монахов можно поговорить о Боге, о вечной жизни… Так… только простой, обыкновенный разговор…

Все это я пишу для того, чтобы видно было, как упало монашество, что оно мало теперь походит на монашество первых времен, что теперь и можно только спастись смирением, терпением и откровением помыслов, ибо никаких подвигов у нас нет. Это мне говорил Батюшка и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир и дает слабых монахов. Вот, например, я. Какой я монах, какой я послушник, я даже не похож на монаха! Не велика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру и притом еще в городе, то он, то есть мир, оставил на мне свою печать.

Иногда приходят минуты, когда я начинаю чуть-чуть сознавать то, что я сейчас написал…

7 января 1909 г. Среда.

Прошли, пролетели, промелькнули святые рождественские дни. Прошли, то есть отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро. День летит за днем, и времени не заметно.

— Это оттого, что наши старцы, — говорил как-то Батюшка, — очень мудро распределяли время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время…

Вот уже второе Рождество, второй Новый Год встретил я здесь и провел. Только Бог и знает, доживу ли я вообще до этого времени на будущий год или уже окончу свое земное странствие. А если и доживу, то буду ли в Скиту?.. На все воля Божия, ей надо покоряться…

Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием отец протоиерей Валентин Николаевич Амфитеатров. Когда мы сказали маме о нашем желании, мама, хотя и предполагала, но все-таки была поражена и решила съездить посоветоваться к о. Валентину. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности о таком деле, о котором он и не может советовать. «Я никогда не был монахом, — сказал он, — как я буду советовать».

11 января 1909 г. Воскресенье.

Сравнительно недавно Батюшка рассказал мне следующее:

— Хочу я, — говорил Батюшка, — рассказать вам про одного англичанина… Не знаю, занимаются ли современные англичане подобными вопросами… Так вот, однажды сидел этот англичанин и пристально глядел в окно. Вдруг он говорит:

— Теперь мне это понятно!

— Что тебе понятно? — спросила его жена, а может быть, и еще кто-либо из присутствующих.

— Теперь мне понятно, — сказал он, — как наши тела после всеобщего воскресения мертвых будут прозрачны.

— Почему же это тебе стало понятно? — спросили его.

— Вот, — отвечал он, — я гляжу на стекло и думаю. Ведь стекло прозрачно, тогда как его составные части: земля, уголь и другие — вовсе не имеют этой прозрачности. Поэтому и тело человека, обратившееся по его смерти в прах и землю, по Божию велению может восстать в ином, нетленном, светлом виде.

12 января 1909 г. Понедельник.

Недавно Батюшка рассказал мне следующее:

— Я в гимназии хорошо учился, шел первым по классу. Были у нас тогда полугодовые репетиции. Я сдал все хорошо и, приехав домой, размышлял, что я буду читать, вообще строил в своей голове различные планы, ибо свободного времени было около двух недель, с 24 декабря по 7 января. Пришел, сел за стол. Передо мной лежала бумага. Я беру перо и пишу: «Возрождение». Что такое? Какое возрождение? И начинаю писать далее: «Давно, в дни юности минувшей…А мне тогда всего было 15 лет.»

«Давно, в дни юности минувшей,
Во мне горел огонь святой.
Тогда души моей покой
Был безмятежен, и живущий
В ней Дух невидимо хранил
Ее от злобы и сомненья,
От пустоты, тоски, томленья,
И силой чудною живил.
Но жизнью я увлекся шумной,
Свою невинность, красоту,
И светлый мир, и чистоту
Не мог я сохранить, безумный!
И вихрем страстных увлечений
Охваченный, я погибал…
Но снова к Богу я воззвал
С слезами горьких сожалений.
И Он приник к моим стенаньям,
И мира Ангела послал,
И к жизни чудной вновь призвал,
И исцелил мои страданья».