ДНЕВНИК

381

хаю? Не хотелось бы до подведения итогов. Надо, чтобы вышло собрание и всё прочее. Затем спокойно, неторопливо окинуть взглядом прожитое и сделанное и подвести черту. Любопытно, я не вижу себя в 1982 году. К этому времени отгремят «юбилейные торжества», выйдет собрание сочинений, сценарии, новые книги; ну а дальше что? Нет ни новых замыслов, ни даже смутных планов, интерес к «вечным спутникам» иссяк, к невечным – подавно. Может, кто-то внутри меня знает, что мне уже не о чем заботиться, что я исчерпал свои небольшие возможности? Хотелось бы все-таки увидеть итог своей работы, а там – как Бог даст.

3 мая 1980 г.

Вернулся из «Русского поля», где два дня прожил совсем один в огромном, таинственном беспокойном по ночам здании. Что там творилось? Бесчинство привидений или вполне земное совокупление распоясавшегося персонала? Санаторий стал на ремонт, а меня оставили, чтобы компенсировать два дня, которые ушли на получение ордена. Мне не хотелось ехать, но я был назначен «спикером» от группы награжденных деятелей искусств, и главврачу было приказано отправить меня в Москву живым или мертвым и возместить потерянные дни любым путем. Это оказалось интересным переживанием – я имею в виду вальпургиевы ночи.

А до этого я вдосталь нарадовался весне, написал огромный рассказ «Дорожное происшествие», и другой рассказ «Мягкая посадка», прочел возвышенную книгу Швейцера об этике, хорошо встретил свой день рождения с Адой, Сашей, Петей, похудел…

Всё сильнее чувство: я – сын человечества, а не какой-то страны, не какого-то народа. Там, где начинается национальное, кончается Богово, кончается этическое, кончается всё. Африканский там-там, узбекский бубен и даже русская жалейка не стоят того, чтобы в их честь ломать друг другу хребет. И как страшно и горестно, что русский народ начисто изъят из мирового общения. Изъят не чужой волей, а собственным невыговариваемым вслух хотением. «Культурные связи», туристические поездки – гроша ломаного не стоят. Наши за границей остаются в непроницаемой скорлупе злой тупости, неприятия ничего чужого, кроме уцененного барахла, ничем не оправданной спеси. Иностранцам в безмерной наивности кажется, что русские гостеприимны и общительны, а это смесь старинного, лишенного какого-либо чувства, атавистического хлебосольства и звериной хитрости. Русские низкопоклонничают перед иностранцами и ненавидят их.

382

7 мая 1980 г.

Вчера были с Аллой в Камерном оперном театре. Давали три одноактных оперы. Я пошел из-за Бриттена, но его представление для детей и силами детей было невообразимо гадко. Под скучную музыку неуклюже ломались толстые, перекормленные дети, лишенные тени обаяния. Наверное, сыновья ответственных работников. Они изображали пиратов. Внук Лемешева, на которого я возлагал все надежды, в этот день не выступал. Потом я решил, что этой постановкой Покровский «выкупил» гениальный «Дневник сумасшедшего» Лу Синя. Музыку – редкой силы – написал какой-то молодой нижегородец. Герой заклинает человечество покончить с людоедством. Сейчас эта тема модна на Западе, но как допер до нее Лу Синь? Видимо, люди всегда были одинаковы и всегда пожирали себе подобных. Превосходен молодой артист М. Белых в роли Сумасшедшего. Такого я и на Бродвее не видел. Инфантилизм Бриттена, позволивший номенклатурным детям выйти на сцену, протащил и страшное китайское действо. Зацепка в одной, часто повторяющейся фразе Сумасшедшего: «Спасайте детей!» Вот и появляются дети, играющие в пиратов. Правда, таких детей не грех и сожрать – уж больно жирны и наваристы. Может, Покровский нарочно всё так подстроил?

А потом была «Бедная Лиза», взволновавшая меня тем, что Лизу пела Маша Лемешева. Я помню ее трех-четырехлетней крошкой, сейчас это маленькая, сухощавая женщина лет тридцати шести с клещеватым профилем бабы-яги. В свое время говорили, что она не лемешевская, отцом называли то Гамрекели, то Бейбутова; это чушь. Ее некрасивость вышла из красоты Лемешева: просто удлинились его нос и подбородок, но нет ни малейшего намека на тех черных и сладких южных людей. Сценически она была вполне терпима и пела для этого карманного театра более чем сносно. Она не бездарна, старательна и трогательна. Если б партнер ее не был так дубоват, опера получилась бы. А так – легкое чувство стыда…

2 июня 1980 г.

За это время через нашу жизнь прошел Ричард Портер, в которого я буквально влюбился, когда был в США. Он показался мне образцом мужчины: мужественный, добрый, подтянутый, сдержанный и трогательный в своей заботе о приезжем (то бишь обо мне), с хорошим, чуть мальчишеским лицом. Образ его осложнился тем, что рассказала Зина: он автор двух ненапечатанных (талантливых) романов, друг-соперник миллионера Чика, одержимый желанием быть на

383