Дневник

Ответ Модзалевского не пришел; по-видимому, затерялся на почте (см. запись 7 апреля 1935 г.). Гипотезу же Е. С. М. А. Цявловский привел в комментарии к книге Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» (М., 1936): «Смысл этих записей Жуковского неверно истолкован П. Е. Щеголевым, а вслед за ним А. С. Поляковым <...>. В записях этих речь идет несомненно не о Пушкине, а о Дантесе. Такое осмысление записей принадлежит Е. С. Булгаковой, доклад которой я слышал у В. В. Вересаева в 1935 г.»

5 марта.

Тяжелая репетиция у Станиславского. — «Мольер» репетировался в 1932 г., и в 1933-м, и в 1934-м. Дважды менялся состав исполнителей. Дважды менялись художник спектакля и план постановки. Спектакль переносили с Большой сцены на сцену филиала и обратно. «...Ну что ж, ну, репетируем, — писал Булгаков Попову 14 марта 1934 г. — Но редко, медленно. И, скажу по секрету, смотрю на это мрачно. Люся без раздражения не может говорить о том, что проделывает Театр с этой пьесой».

5 марта 1935 г. пьесу, уже разученную, но все еще без костюмов и декораций, впервые представили Станиславскому. Весьма обстоятельный протокол репетиции запечатлел и требование Станиславского показать гениальность Мольера («Я уже за это время забыл эту пьесу, но самим вам, актерам, разве не хочется взяться за эту сторону — показать гения, о котором захочется поплакать?»; «А сейчас я смотрю и вижу жизнь простого человека»; реплика Булгакова: «Я и стремился, собственно, дать жизнь простого человека»), и споры об отдельных аспектах пьесы («...Он получается только драчун какой-то... И вообще о драках в пьесе. Они сильно вылезают». Булгаков: «Если вопрос идет о запальчивости его характера, то ведь и век его был такой, что с меньшим количеством эксцессов не обойдешься. Я думаю, что Мольеру в пьесе отпущено этого как раз порция... Вас кровь и драки шокируют, а для меня это ценная вещь; может быть, я заблуждаюсь, но мне кажется, что это держит зрителя в напряжении: „А вдруг его зарежут!” Боязнь за его жизнь. А может быть, я большего и не могу дать... Моя главная задача была о том, чтобы он был живой»). И вздох драматурга: «Ведь уж пять лет тянется это, сил больше нет». И настойчивость режиссера: «Может быть, и жестоко с моей стороны требовать доработки, но это необходимо».

10 марта.

Маленький оперный зал в Леонтьевском. — Репетиции шли в квартире К. С. Станиславского в Леонтьевском переулке (ныне ул. Станиславского, 6). В. Я. Станицын исполнял роль Мольера, Б. Н. Ливанов — Муаррон.

14 марта Булгаков напишет Попову: «Теперь накомандовал Станиславский... В присутствии актеров (на пятом году!) он стал мне рассказывать о том, что Мольер гений и как этого гения надо описывать в пьесе.

Актеры хищно обрадовались и стали просить увеличивать им роли.

Мною овладела ярость. Опьянило желание бросить тетрадь, сказать всем: пишите вы сами про гениев и про негениев, а меня не учите, я все равно не сумею. Я буду лучше играть за вас. Но нельзя, нельзя это сделать! Задавил в себе это, стал защищаться.

Дня через три опять! Поглаживая по руке, говорил, что меня надо оглаживать, и опять пошло то же.

Коротко говоря, надо вписывать что-то о значении Мольера для театра, показать как-то, что он гениальный Мольер и прочее.

Все это примитивно, беспомощно, не нужно. И теперь сижу над экземпляром, и рука не поднимается. Не вписывать нельзя — пойти на войну — значит сорвать всю работу, вызвать кутерьму форменную, самой же пьесе повредить, а вписывать зеленые заплаты в черные фрачные штаны!.. Черт знает, что делать!»

20 марта.

М. А. измучен. — В 1-й ред. далее: «Я перечитывала „Мольера”. Пьеса, по-моему, сделана безукоризненно, волнует необычайно. А Станиславский предъявляет совершенно нелепые требования — пытается исключить лучшие места: стихотворение, сцену дуэли и т. д. Всего не упишешь. Доходило до того, что мы решали с Мишей вопрос — не написать ли письмо Станиславскому с отказом от поправок, взять пьесу и уйти».

И далее еще несколько существенных записей, не вошедших во 2-ю ред.:

«Сережа учится на фортепиано. У него очень хороший учитель, а, кроме того, дома с ним много занимается Миша и немного — я».

«Б. И. Ярхо сделал перевод „Мещанина во дворянстве”, прислал Мише книжку с надписью.

Третьего дня примерно мы узнали, что он и Шпет арестованы. За что, мы, конечно, не знаем».

26 марта.

О концерте вагнеровском в 1-й ред.: «...Рейзен поет очень дурно, хотя голос у него очень сильный. Хорошо он спел только последнюю фразу заклинания. Сидели мы в шестом ряду. Я была в черном платье с разрезом на спине, что вызывало большое внимание. Одна дама злобно сказала: „Ненавижу такие вещи!..”»

Миша продиктовал мне девятую картину — набережная Мойки. — В 1-й ред. далее: «Трудная картина — зверски! Толпу надо показать. Но, по-моему, он сделал очень здорово!