А. — «Не трогай моих ног. Иначе я их уберу. Не трогай, говорю тебе. Люблю ли я тебя, не знаю, да и в твоей любви не уверена. Я выхожу к тебе на свидание, значит я верю, что ты порядочный человек».
С. — «Если-бы я был преступником, злодеем, ты обратила бы меня, во что хочешь, в голубя»…
А. — Отчего ты предпочитаешь голубя… Я голубей не люблю Я люблю орла, который высоко поднимается и стрелою летит вниз».
С. — «Орел — хищная птица».
А. — «Не для орлицы, а для других».
С. — «Я буду твоим орлом. Я закрою тебя своими крыльями и унесу тебя за облака».
А. — «Какой ты вздор говоришь. Ты не можешь унести меня за облака».
С. — «Любовь заносит дальше, к звездам».
А. — «Кто же ты?»
С. — «Я не могу тебе сказать, пока ты не сойдешь сюда… ко мне».
А. — «Не касайся моих ног».
С. — «Но ты их протянула, за окно, чтобы я мог целовать их… Неправда-же?»
А. — «Неправда. Я хотела спрыгнуть в парк, но ты был уже здесь. Чем ты докажешь свою любовь мне?»
С. — «Отдайся».
А. — «Нет. Докажи мне любовь свою».
С. — «Я докажу тогда. Никто так любить тебя не может, как я».
А. — «Убей моего мужа. Он мне мешает любить тебя».
С. — «Убить! Я не могу быть убийцей».
А. — «Не можешь, так уходи. Иначе я позову своего мужа, и он убьёт тебя безжалостно сейчас».
С. — «Ты этого не сделаешь».
А. — «Сделаю. Уходи сейчас. Я крикну, и он войдет».
С. (схватывает ее за ноги и увлекает).
Следующая сцена в кустах. С. доказывает ей свою любовь. Она убеждается.
Перед зарей он подсаживает ее на окно. Она с ним прощается, открывает спальню и уходит. Тогда С. влезает сам, ворует все, что можно украсть в комнате, и уходит через окно.
Можно писать такие сцены. У декадентов есть еще глупее.
22 июня.
Статья о франко-русском союзе с моим предисловием. Иностранные корреспонд. приходили в редакцию справляться, не от правительства ли это, не желает ли оно занять умы, оттекая их от внутренних вопросов. Это — вечная история с «Нов. Временем». Считают его официозным и статьи — происхождения правительственного. Я могу из этого заключить только одно, что «Нов. Время» или было умнее правительства и им руководило, или никто ничего не понимал, как управляло правительство. Статьи писались сотрудниками, писалось много Скальковским, Никольским и т. д., без всякого постороннего внушения. Правительство никогда не доверяло «Нов. Времени» и держало его 20 лет под двумя предостережениями. При Сипягине даже запретили его на некоторое время за пустую статью о рабочем вопросе. Когда Горемыкин был назначен министром, он пригласил меня к себе, дал печатные труды по крестьянскому вопросу и сказал, что двери в его кабинет для меня всегда открыты. Но я никогда к нему не ходил, исключая тех случаев, когда он призывал меня за какие нибудь статьи. Это было раза три в его министерство. Один раз за статью Никольского, на Новый год, где он говорил о необходимости школ по поводу отметок государя. Он намекал, что начался перелом между Александром III и Николаем II.
Мне Горемыкин показал номер «Нового Времени» с надписью государя: — «Что это значит?» и т. д. в тоне строгого выговора за то, в сущности, что Николая II автор хвалил. Газете хотели дать предостережение, но Горемыкин отстоял. Об этом говорил мне и Витте, который был на этом заседании — «Один из министров требовал предостережения, но Горемыкин отстоял». Кто требовал, — не сказал. Положение «Нов. Времени» никогда не было лучше других газет. Это была мука, никогда, бывало спокойно не уснешь, и чуть сомнение, — бежишь в типографию. Статьи Никольского, за которую Сипягин остановил газету, я не читал. Правительство разгуливало по газетам с ножом и резало, кого хотело и за что хотело. Тут оно показывало свою силу совершенно бесцеремонно. Если что останавливало его относительно «Нов. Времени», то это патриотическое его направление. Когда Сипягин остановил газету, он и главное управление получили много писем, протестовавших против этого запрещения.
23 июня.
Кн. Долгорукий, ген. ад. говорил, что третья Дума будет последняя. «Очевидно, никто не желает. Две Думы распустили, никто не тронулся. 17 окт. оказалось пустым, мол, делом».
Думаю, ошибается. Дело, напротив, оказалось серьезное. Этими вещами не шутят.
28 июня.
Вчера был П. X. Шванебах. Часа два говорили.
Он хорошо говорит, как образованный немец, очень начитанный. Говорили о революции, о Столыпине. Он отзывается о нем, как о «рыцаре», как о «человеке безукоризненном и мужественном». Но он несогласен с его политикою. «Избирательный закон надо было предоставить г. совету и созыв Думы отложить на осень 1908 г. То же мнение Горемыкина. «Соната, написанная для скрипки Страдивариуса, положена на балалайку»,— говорил он о русской конституции. — «Государь был согласен передать изб. закон г. совету и отложить Думу, но, очевидно, Столыпин настоял на своем». — «Я сказал государю, что считаю великим счастьем, что он позволяет мне говорить откровенно».
У нас все валится. Миша набрал себе столько дела, что не может с ним сладить и не умеет выбирать людей.